Геннадий Авласенко - Унесенные временем

— Ничья, значит! — с удовлетворением констатировал главарь, лениво помахивая кистенем. — Это хорошо!

Он гнусно и похотливо ухмыльнулся, показывая крупные желтоватые зубы, и бросив кистень на песок, принялся стаскивать с себя рубашку.

— Искупнуться надобно. — проговорил он, лениво почесывая всей пятерней густо-волосатую грудь и продолжая похотливо ухмыляться, глядя на Саньку. — Эй, девка, как водичка?

И тут только, очнувшись от странного какого-то оцепенения и осознав, наконец, всю степень грозящей ей опасности, Санька пронзительно завопила, скорее от безысходности, чем надеясь пронзительным этим воплем хоть как- то помочь себе.

Ибо кто мог сейчас ей помочь? Феофан?

Санька хорошо помнила, как униженно принимал он вчера удары плети, кланяясь и взывая о милости у того типа в золоченой кольчуге.

Скорее всего, расслышав этот ее отчаянный призыв о помощи, трусова­тый монах тотчас же припустил прочь, подхватив котомку и бросив Саньку на произвол судьбы.

А главарь уже расстегивал (вернее, развязывал) ремень на штанах... и в это самое время.

— Оставьте ее! — внезапно донесся до ушей Саньки такой знакомый рокочущий бас монаха.

Радостно встрепенувшись, Санька повернула голову и увидела Феофана.

Монах стоял совсем неподалеку от воды, опираясь рукой на свой уве­систый посох. Впрочем, что он мог сделать один против трех вооруженных мужчин. И радость Саньки угасла так же быстро, как и вспыхнула.

Наверное, разбойная троица тоже не восприняла всерьез одинокого мона­ха. Главарь, правда, мигом подхватил свой кистень, а его сообщники дружно вытащили из-за поясов топоры.

— Не лез бы ты в мирские дела, святоша! — со скрытой угрозой в голо­се проговорил главарь, лениво покачивая кистенем. — Шел бы лучше, куда шел.

— Оставьте отроковицу в покое! — все тем же басом пророкотал Фео­фан. — Грех это большой!

— Не согрешишь — не покаешься! — в тон ему и с явной издевкой рявкнул главарь, страшный шар с шипами все быстрее раскручивался в его руке. — А тебе, монах, последний раз говорю: уходи по-хорошему!

Разбойники с топорами двинулись было в сторону Феофана, но главарь жестом их остановил.

— Я сам!

И дико гикнув, прыгнул вперед с поистине кошачьей ловкостью, одно­временно с этим прыжком взмахивая кистенем. Удар был направлен в неза­щищенную голову Феофана и, несомненно, при точном попадании разнес бы ее на части.

Но Феофан был начеку. Чуть отклонившись назад, он пропустил мимо себя гибельный полет кистеня и сразу же вслед за этим, не давая главарю опомниться, резко выбросил перед собой посох.

Монах целил разбойнику чуть пониже груди, в солнечное сплетение, и удар его оказался не только очень сильным, но и на удивление точным. Сдавленно охнув, главарь пошатнулся, опустил руку с кистенем и рухнул на колени, а Феофан, взмахнув размашисто посохом, нанес своему противнику второй удар, на этот раз по затылку.

Посох припечатался к лохматому затылку главаря с таким сухим тошнот­ворным треском, что, выронив кистень, разбойник плашмя рухнул на землю.

Его подручные на какое-то мгновение опешили, а Феофан, используя это кратковременное их замешательство, сам прыгнул вперед. Он взмахнул посо­хом, навстречу которому взметнулись блестящие лезвия топоров. а дальней­шего Санька уже не видела, потому как крепко зажмурила глаза.

Вся трясясь от страха и холода, с крепко зажмуренными глазами, она словно оцепенела. Может, надо было воспользоваться ситуацией и попытать­ся сбежать, вторично переплыв заводь, но вся одежда Саньки была на этом берегу, к тому же, она так продрогла, что вряд ли смогла бы сейчас проплыть хоть пару метров.

А жестокая схватка на берегу продолжалась, и до ушей Саньки то и дело доносились гулкие звуки ударов, разъяренное, почти нечеловеческое рычание сражающихся и время от времени болезненные вскрики. Потом все как-то разом смолкло и наступила тишина.

Некоторое время Санька неподвижно продолжала стоять по шею в воде с крепко зажмуренными глазами, потом все же открыла их.

И едва не закричала от радости. и не закричала потому лишь, что от лютого холода голос ей совершенно даже не повиновался.

На берегу одиноко стоял Феофан, а на песке, у самых его ног, лежало два неподвижных тела. Тело главаря, такое же неподвижное, располагалось чуть поодаль, на том самом месте, где и уложил его тяжелый посох монаха.

— Давай, вылезай! — буркнул Феофан, стараясь не смотреть в сторону Саньки. — Одевайся, я отвернусь пока...

Он и в самом деле отвернулся, когда Санька, синяя от холода, пулей выле­тела из воды. Выбивая зубами дрожь, она принялась одеваться. впрочем, это оказалось не таким уж и простым делом, ибо продрогшие руки совершенно онемели и почти не повиновались хозяйке, да и одежда с трудом налезала на мокрое тело...

Одевшись, наконец, Санька натянула на ноги кроссовки (хорошо еще, что были они на липучках, а не на шнурках!) и подошла вплотную к Феофану.

— Я готова, — робко проговорила она, по-прежнему дрожа всем телом.

— Вот и хорошо! — сказал монах, наконец-таки поворачиваясь в сторону девушки. — Потому как уходить нам быстро надо!

— Куда? — почему-то поинтересовалась Санька, хоть ей это сейчас было совершенно безразлично.

— Подальше отсюда, — сказал Феофан. — Пока эти двое не очуха­лись.

— Они живы? — почему-то обрадовалась Санька и даже сама удивилась своей радости.

— Не убивец я. — нехотя пробурчал Феофан, — хоть, может, и зря жизни им покинул, душегубам.

Нагнувшись, он ловко подхватил оба топора одной левой рукой и с силой зашвырнул их на самую середину заводи. Потом, вслед за топорами, туда же последовал и кистень, и тоже левой рукой.

И тут только Санька заметила обширные пятна крови на правом плече монаха.

— Вы ранены?

— Так, пустяки! — отмахнулся Феофан. — Царапина.

— Да нет же, надо посмотреть, — заволновалась Санька, но Феофан лишь поморщился досадливо.

— Уходить надо! — повторил он, тревожно озираясь по сторонам. — Идем, Алексашка. или как тебя звать-величать на самом деле?

— Александрой и зовите! — тихо и даже как-то виновато прошептала Санька. — Это и есть мое настоящее имя.

— Вот и хорошо!

Повернувшись, Феофан быстрым шагом пошел прочь от реки. Санька едва поспевала за ним.

— Вы не сердитесь? — спросила она некоторое время спустя.

— Не сержусь, — сказал Феофан, не оборачиваясь. — Про брата, которо­го ищешь, тоже солгала?

— Не солгала! — проговорила Санька, тяжело дыша и отставая все боль­ше и больше. — Я и вправду его потеряла и пытаюсь теперь разыскать!

Феофан заметил-таки, что взял темп ходьбы, непосильный для Саньки. Он чуть сбавил ход, и теперь оба путника шли рядом. И оба молчали.