Геннадий Авласенко - Унесенные временем

— С тобой самой ничего не сотворили? — не глядя на женщину, спросил Феофан.

— Не было меня тут, в лесу пряталась, — с неожиданной злостью про­говорила женщина. — Все наши девки да бабы, которые помоложе, в лес убежали, а некоторых все равно потом изловили, супостаты.

— И что?

— А ничего! Смертью не порешили, и то ладно!

Поднявшись с лавы, женщина подошла к печи и, отодвинув заслонку, долго в ней копалась. Потом поставила на стол выщербленную глиняную миску с печеной рыбой, нарезанной крупными, неровными кусками.

— Ешьте! Соли вот только нет, не обессудьте!

— И у нас нет! — вздохнул Феофан, тоже поднимаясь с лавы и подходя к столу. Сел рядом с Санькой, пододвинул миску с рыбой к ней поближе. — Ешь, Санька!

— А ты? — спросила Санька, неуверенно беря из миски ближайший кусок.

— И я!

Печеная рыба неожиданно оказалась необычайно вкусной, а может, это Санька так здорово успела проголодаться. Она поглощала кусок за куском и опомнилась лишь тогда, когда в миске почти ничего не осталось.

И тут только дошло до нее, что Феофан к рыбе почти не притронулся, так, один всего кусочек поначалу и сжевал.

— Ешь! — пододвинув опустевшую миску поближе к монаху, прошепта­ла Санька виновато. — Я больше не хочу, наелась уже.

— Наелась, это хорошо!

Феофан быстренько покончил с остатками трапезы и, встав из-за стола, низко поклонился женщине.

— Спасибо за угощение, хозяюшка! Спать нас где думаешь положить? Тут, на полу?

— Да нет, тут вам несподручно будет, — задумчиво проговорила хозяйка, как-то странно поглядывая на Феофана. — Впрочем, ежели соломки чуть под­стелить. я сейчас принесу.

— Я сам принесу, — сказал Феофан, подходя к двери. — Ты, главное, покажи где.

— Идем! Я только лучину поменяю.

Они вышли, и Санька осталась одна. Вернее, вдвоем с изувеченным ста­риком на полатях.

Странно, но она вполне освоилась в этих, надо сказать, почти первобыт­ных условиях. Горела, чуть потрескивая, свежая лучина, умело закрепленная в светце у печи, невидимый отсюда, снизу, старик на полатях тихо стонал, ворочаясь, а теленок, поднявшись с пола, подошел к Саньке и доверчиво ткнулся ей в колени слюнявой мордочкой.

— Привет! — сказала Санька теленку и принялась чесать его за ухом. — Что, нравится?

Наверное, теленку и в самом деле было приятно почесывание. И вдруг, расставив задние ноги, он пустил под себя такую струю, что Санька еле успе­ла в сторону отскочить.

— Фу, как не стыдно! — возмущенно выкрикнула она, вновь усаживаясь на лавку, и, шлепнув теленка по крутому лбу, добавила уже тише: — Вали отсюда, раз ты такой бессовестный!

Но теленок «валить» явно не торопился. Вместо этого он вновь ткнулся мордочкой Саньке в колени, требуя продолжения.

— И не подумаю даже! — сказала Санька, пряча обе руки за спину. — Раз ты такой!

В это самое время она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. И, подняв голову, обнаружила, что с полатей на нее уставилось изможденное старческое лицо, обрамленное сверху обширной сверкающей лысиной, снизу же — белой окладистой бородой.

— Ох, грехи наши тяжкие! — чуть слышно прошамкал старик. — Жду смертоньку, зову. а она все по соседям ходит.

Надо было что-то ответить, но Санька лишь молча смотрела на старика.

— Ты почто одет так дивно? — уже куда громче прошамкал старик. — А может, ты из басурманских степей будешь али из земель фряжских?

— Из земель фряжских, — наконец-то смогла выдавить Санька и тут же подумала, что лучше было бы выдать себя за басурманку (за басурманина, то есть). Вон и Феофан женщине именно такую легенду про нее поведал.

Но слово, как говорится, не воробей...

— И как там люди живут? — тут же поинтересовался старик. — Лучше, нежели у нас, али тоже плохо?

— По-разному, — дипломатично ушла от прямого ответа Санька. — Неко­торые лучше, а есть, что и похуже нашего.

— Значит, везде она имеется, неправедность людская! — вздохнул ста­рик. — И лютость человека извечная, она в самой натуре его!

С этими выводами трудно было спорить, да Санька и не собиралась этого делать. С нарастающим беспокойством подумалось ей, что слишком уж задерживаются Феофан с женщиной. Или за соломой этой аж на другой край деревни переться надобно?

Она так задумалась над этим вопросом, что не вслушивалась в то, что продолжал бубнить с полатей старик. Потом до нее дошла вся значимость самой последней его фразы.

— Что?! — вскочив с лавки, Санька бросилась к старику. — Кто ночевал у вас вчера?

— Бандурист слепой, — прошамкал старик, с некоторым даже удивлени­ем поглядывая на чрезмерно возбужденную Саньку. — И поводырь-мальчон­ка при нем, немного тебя старше. Тоже одет дивно, не по-нашему. портки и обувка весьма с твоими схожие.

— Мальчонку как звали? — Санька едва не задохнулась от охватившего ее волнения. — Не Иваном ли?

Старик задумался.

— Кажись, слепец так поводыря своего и кликал: Ванюшкой.

— Когда они ушли? Куда?!

Санька уже почти кричала.

— Того не ведаю, — вздохнул старик. — Раненько ушли, светать только начинало. А куда — про то мне не сказывали, а сам я проследить никак не мог. Ноженьки вот не ходят совсем, не встаю я с полатей, с самой весны почти не встаю. Может, Аксинья чего видела.

— Аксинья?!

Выбежав во двор, Санька сразу же остановилась в нерешительности. Вокруг было так темно, что даже на расстоянии вытянутой руки трудно было хоть что-либо разглядеть. Куда бежать, где искать Феофана и эту самую Акси­нью?

— Феофан! — негромко выкрикнула Санька и тут же замолчала, прислу­шиваясь.

Но никто ей не отозвался.

— Феофан! — уже куда громче крикнула Санька, тщетно борясь с под­ступающей к горлу паникой. — Ты где?!

И вновь ответом ей была лишь звенящая тишина.

— Феофан! — что есть силы заорала Санька, уже рыдая в голос и совер­шенно себя не контролируя. — Феофан!

— Ну, чего причитаешь? — послышался откуда-то сбоку такой знакомый рокочущий бас. — Испугалась, что брошу?

— Феофан!

Бросившись к монаху, Санька уткнулась зареванным лицом ему в плечо.

— Я зову, зову. — жалобно лепетала она сквозь слезы, — зову, а ты. а тебя.

— Ну, будет, будет! Тут я, видишь. не ушел никуда.

В голосе Феофана сквозило явное смущение, и чуткое ухо Саньки тут же это смущение уловило.

— Ты где был?! — уже не жалобно, а скорее требовательно проговорила она, отстраняясь от монаха. — Сказал, что за соломой, а сам.

— За соломой и ходили, — все так же смущенно проговорил Феофан. — Темно только. вот и заплутали немного.

— И где же она, твоя солома?

— У меня!

Санька оглянулась на голос. Женщина по имени Аксинья уже подходила к ним, и в руках у нее действительно была ладная охапка соломы.