Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Выше я говорил о своих сложных отношениях с русским синтаксисом - точнее, об отсутствии этих отношений. Воспроизводя на бумаге впечатления от морских красот, я умудрялся обходиться без запятых. Некоторые, правда, стояли, но не всегда на тех местах, где следовало бы.

Лучше всех тогда написал Коля Борох. Его сочинение Сан Саныч даже зачитал вслух. Сейчас Николай - известный в стране экономист, профессор в Высшей экономической школе. А тихий Сережа Дрофенко вообще о своих летних впечатлениях рассказал стихами. Потом он тоже стал известен - возглавлял отдел поэзии в журнале "Юность". А умер нелепо. За обедом в Доме литераторов крошка попала "не в то горло". Он постеснялся об этом сказать, закрыл лицо руками и рухнул. За столиком с ним сидели Гриша Горин, Аркадий Арканов и Василий Аксенов, все - врачи по основному образованию.

Позже 607-ю школу Пирятинского сделали "с математическим уклоном". К тому времени класс Титова давно с ней распрощался. Он и не вписался бы в неё, поскольку сложился в конце концов образцово гуманитарным. И не могло быть иначе. Мы становимся теми, кто нас учит.

Однажды Сан Саныч появился перед нами с большой стопой книг. Водрузил их на кафедре. Там оказались "Хаджи Мурат", "Обрыв" Гончарова, Писарев, "Грибоедов и декабристы" Нечкиной и много чего другого, что не входило в список для обязательного школьного прочтения.

- Сейчас каждый возьмет по одной из этих книг, - сообщил Сан Саныч. - Прочитаете - передадите дальше. Будете обмениваться. До конца года всем надо прочитать всё. А весной получите по книге в подарок.

Весной мне достались "Поэты пушкинской поры" - томик салатного цвета в твердом переплете. Он и сейчас у меня.

Ну, а дальше отцу выделили квартиру в офицерском доме на Хорошевке, и мы наконец смогли покинуть армейскую гостиницу на площади Коммуны. Пришлось прощаться и с Марьиной рощей, и с её 607-й школой - не таскаться же через всю Москву! Но еще целый год потом я регулярно приезжал в старую школу на уроки Сан Саныча.

Но почему позже - после школы, после университета - я так ни разу и не позвонил ему?

Иногда в десять вечера грозный голос из телевизора спрашивает: "Ваши дети дома?!"

Хорошо бы добавить: "Вы позвонили своим старикам?"

Надо было прожить не короткую теперь уже жизнь, чтобы понять, как это важно. Такой звонок, думается, не только важен тому, к кому обращен, но не менее существенен для звонящего. Упущенная возможность сделать твоему старику хотя бы и малое добро, потом навсегда поселится в тебе пульсирующей болью - то будет затихать, то возникать снова. Понял это только сейчас, с очень большим опозданием...

Доброе слово во след Сан Санычу я все-таки послал. Как сумел.

Он выведен под своим подлинным именем - Александр Александрович Титов - в полнометражном художественном фильме "Лидер", который мы сделали с Борисом Дуровым - я как сценарист, он как режиссер. На Киностудии имени Горького.

Там девятиклассник Боря Шестаков, перешедший в новую школу, убегает в старую - на уроки своего любимого учителя литературы Сан Саныча. И там на занятиях у Сан Саныча школьники слушают известную запись голоса Льва Толстого - обращение к яснополянским детям. Перенесенный с эдисоновских восковых валиков на пластинку голос слышен отчетливо в каждом слове: "Спасибо, ребята, что ходите ко мне!.. А то, что я говорю, нужно для вас будет. Помните, когда уж меня не будет, что старик говорил вам добро..."

Собеседники

Куда идти после школы?

Варианты не рассматривались, адрес был один: филологический факультет Московского университета. Причем именно на русское отделение, на территорию Толстого.

Когда-то встретил на улице поэта Николая Глазкова. "Как жизнь, Николай?" "Весна, - сказал он, - начал выходить..."

Вот и я - начал все чаще выходить за пределы своего школьно-домашнего круга. Радиусы от 643 школы на Хорошевке стали протягиваться в центр города - до юношеского зала Ленинки (огромный дворцовый зал с длинными столами и стеклянными абажурами, и рядами - детские головы, склоненные над книгами... Будет ли снова такой?). Протянулись мои радиусы и до Моховой.

В том здании МГУ, перед которым испокон века терпят снега и дожди каменные Герцен и Огарев, в левом крыле размещался филфак. Дворец на Ленгорах тогда уже поднимался, но еще не поднялся окончательно, жизнь пока кипела здесь, на старом месте. Сюда я и проник однажды и, цепенея от страха, взобрался по стертым чугунным ступеням до третьего этажа, где были двери в деканат, а обок к ним - доска объявлений с россыпью прикнопленных бумажек-объявлений. Одна была важной: при факультете открывается кружок для школьников старших классов.

Было там и такое объявление: запись на спецкурс кандидата филологических наук Светланы Иосифовны Аллилуевой "Образ народа в советском историческом романе". Не встречал никого, кто бы этот спецкурс прослушал. Да и успела ли она его прочитать?..

Итак, весь десятый класс я исправно посещал филфаковский кружок. Нас, школьников, было в нем человек десять, может, чуть больше. Не так и много, если вспомнить о конкурсе поступающих. Может быть, потому было нас маловато, что никаких льгот нам не обещалось. Получай удовольствие от шевеления мозгами, и хватит. А поступай на общих основаниях.

Шевелили под руководством аспиранта Кости Тюнькина, это, видимо, была его общественная нагрузка. Он нес ее добросовестно и даже с удовольствием.

Работать хорошо и бесплатно полагалось.

Несколько раз в качестве ведущих появлялись Вадим Кожинов и Игорь Виноградов, оба потом, как известно, стали светилами российской общественной мысли.

Коли я уже отвлекся от основного сюжета, то хотя бы упомяну тех из школьного кружка, кто поступил на филфак, и мы потом пять лет вместе учились. Совершенно уникальным явлением был, скажем, Алеша Сигрист - сын академика и внук академика. Вы много таких встречали?.. Как, наверное, я Толстым, так он, если не больше, был "ударен" Николаем Гавриловичем Чернышевским - страницами мог цитировать наизусть. Прочитав его школьную работу, Костя Тюнькин сказал, что она вполне может быть сравнима с филфаковской за третий, а то и за четвертый курс. Года через два наш легендарный доцент Н.И.Либан с грустью о нем скажет: это молодой Добролюбов, но не доживет. И оказался прав. Алеша с детства мучился диабетом, сам себе делал уколы, признался мне как-то, что не было дня, чтобы голова не разламывалась от боли. Он жил с мамой на ее нищенскую зарплату медсестры и ушел из жизни, будучи автором всего двух-трех научных публикаций и маленькой популярной брошюры, которую я помог ему издать, когда работал в профсоюзной газете.

Через годы приобрели известность кружковцы Стасик Куняев и Миша Гаспаров.