Омар Хайям - Рубайат. Трактаты

А персы и в те далекие времена были известны своими выдающимися креативными талантами, они вдохновенно обрамляли любое имя, явление – порой, на современный взгляд, вообще не связанное с действительностью – такими прекрасными историями, яркими деталями, преданиями, что забыть их просто невозможно. Проходят века, сменяются эпохи, обычаи, нравы, а легенды живут. Но все же их колдовская красота не должна вводить в заблуждение современного трезвомыслящего читателя. В самом деле, ведь невозможно всерьез поверить, что персидская поэзия, как гласит легенда, родилась из ритмического биения в унисон двух влюбленных сердец: царя Бахрама Гура и его любимой невольницы Азаде! Или в чудесную историю о лукавой красавице Зухре, обольстившей ангелов Господних и вознесшейся на небо, хотя в этих преданиях приводятся имена и «факты»: царь Бахрам – был, персидская поэзия – была и есть; Зухра – планета Венера – восходит на небосклоне и поныне.

Но вернемся с небес на землю. Наиболее интересные и доброжелательные, что тоже существенно, сведения «очевидцев» о Хайяме содержатся в адабном (т. е. общеобразовательном, посвященном основам культурных знаний и стандартов того времени) трактате Низами Арузи Самарканди «Собрание редкостей, или Четыре беседы», написанном в 1157 г. В каждой из четырех «бесед» своей книги Низами Арузи описывает наиболее выдающихся мастеров четырех главных «интеллигентных» профессий современного ему общества: «дабирства» ( дабир – средневековый письмоводитель/секретарь, ведавший при царском дворе и при вельможах дипломатическими и прочими «письменными» делами); поэзии, литературы; астрологии, науки о звездах; врачевания, медицины.

Вот что он пишет о Хайяме:

«В году 1113 в Балхе, на улице Работорговцев, в доме Абу Саида Джарре, остановились ходжа имам Хайям и ходжа имам Музаффар Исфизари, а я присоединился к услужению им. Во время пиршества я услышал, как Доказательство Истины Омар сказал: «Могила моя будет расположена в таком месте, где каждую весну ветерок будет осыпать меня цветами». Меня эти слова удивили, но я знал, что такой человек не станет говорить пустых слов. Когда в году 1136 я приехал в Нишапур, прошло уже четыре года с тех пор, как тот великий закрыл лицо свое покрывалом земли и низкий мир осиротел без него. А для меня он был наставником. В пятницу я пошел поклониться его праху и взял с собой одного человека, чтобы тот указал мне его могилу. Он привел меня на кладбище Хайре. Я повернул налево и у подножья стены, отгораживающей сад, увидел его могилу. Грушевые и абрикосовые деревья свесились из этого сада и, распростерши над могилой цветущие ветви, всю могилу его скрыли под цветами. И мне пришли на память те слова, что я слышал от него в Балхе, и я разрыдался, ибо на всей поверхности земли и в странах Обитаемой четверти я не увидел бы для него более подходящего места. Бог, святой и всевышний, да уготовит ему место в райских кущах милостью Своей и щедростью!» ( Перевод С. Баевского и Э. Ворожейкиной. )

Но это и другое сообщение, где он также называет Хайяма «великим», Низами Арузи помещает в главе об астрологах! Он приводит и другой эпизод, при котором присутствовал, – с удачным предсказанием погоды для царской охоты, которое сделал Хайям, – замечая при этом, что сам Хайям не выказывал веры в предсказания по звездам, но ни слова не говорит о его стихах.

Зато именно о них упоминает историк-ортодокс Ибн ал-Кифти (1172–1248), который сам никогда с Хайямом не встречался (он и родился-то лет через сорок после смерти Хайяма). Отдавая должное его учености, познаниям в «естественных науках» и астрономии, Ибн ал-Кифти писал, что стихи Хайяма подобны змеям, красивым, но смертельно опасным для Божьего Закона (шариата). Значит, стихи все-таки были! Как же их «вычислить», определить авторство, отделить, так сказать, зерна от плевел?

Обратимся к содержанию дошедших до нас четверостиший. Исследователи довольно быстро подметили, что в «Рубайят» легко прослеживаются несколько основных мотивов, вокруг которых можно (хотя бы условно, для удобства изучения) сформировать группы или блоки близких друг к другу четверостиший. Так, постоянно встречается мотив Гончара, под которым подразумевается Творец, создавший, вылепивший из глины людей и запустивший механизм (круговорот) жизни и смерти на земле.

Например:

Перевод О. Румера Перевод Г. Плисецкого Перевод Г. Плисецкого

Этот выразительный мотив – создание Богом человека – очень искусно и красиво переплетается c мотивом бренности, непрочности(и краткости) человеческой жизни:

Перевод Г. Плисецкого

Как представляется, исполненная глубокой печали тема бренного миравообще одна из любимых у Хайяма, во всяком случае тому есть многочисленные примеры, из которых приведем хотя бы два:

Перевод Г. Плисецкого Перевод Г. Плисецкого

Иногда этот мотив оборачивается глубокими размышлениями о непрерывности процесса жизни на земле, неизбежности смерти, о бесконечном круговороте материив природе – эти раздумья часто тоже не лишены меланхолической окраски:

Перевод О. Румера Перевод Г. Плисецкого

Безусловно, очень большое место занимает в «Рубайят» тема винаво всевозможных вариантах: вино как Божий дар (и следовательно – пить разрешено); вино как средство утоления печали, мировой скорби; вино как способ ухода от жизни – и как символ протеста против строгих религиозных норм; вино как неоспоримая жизненная ценность и т. д. Но чтобы не усугублять впечатления, которое и без того легко может возникнуть у читателя, будто перед нами средневековое пособие для комплексующих пьяниц, – а это, конечно же, не так, по возможности ограничим примеры на эту животрепещущую тему.

Читать дальше