Алексей Богданов - Заключённый в России

В фильмах часто показывают, как после страшной, изнуряющей борьбы главный герой из последних сил всё-таки даёт отпор своему мучителю, потόм выходит, например, на крыльцо, садится прямо на ступеньки, весь в крови, со стеклянными глазами, и тихо старается отдышаться под звук приближающихся полицейских сирен. Прибывшие полицейские частенько накидывают ему на плечи шерстяной плед.

У меня было не так: вызванные мною полицейские сразу надели на меня наручники и заперли в клетку полицейского автомобиля, где продержали в холоде около шести часов, катая по городу. Я просил пить – не давали. И так далее…

Случайно победив убийцу, я понимал, что меня чудом спас инстинкт, и продолжал трястись от заполнявшего меня «плохого» адреналина ещё несколько суток. В этом состоянии прошли мои первые допросы, и состояние шока от пережитого усилилось от того, что следователь на полном серьёзе стал обвинять меня в умышленном убийстве, задавая вопросы, но не слыша ответов.

Как проходили следствие и суд – это отдельная история. История дикая и, казалось бы, невероятная, увенчавшаяся убийственным оскорблением в мой адрес, вынесенным, к тому же, именем Российской Федерации. Я много раз пытался найти правильные слова для того, чтобы выразить, каково мне было после оглашения приговора, но так и не нашёл. Моральная травма – очень серьёзная штука, и она всегда индивидуальна. Все стараются таких травм избегать.

Состояние шока и отрешённости длилось очень долго. Общение со следователями и судебные заседания усилили моё состояние полным опустошением. Получив срок за преступление, предусмотренное частью 1 статьи 105 Уголовного Кодекса Российской Федерации, я как бы погрузился в туман отчаяния и безнадёжности, непрерывно прокручивая в голове зверство «потерпевшего» в поисках ответа на вопрос: что я сделал не так?

Именно в таком состоянии я и прибыл в колонию ФКУ ИК-17 – самое отвратительное место, где мне приходилось когда-либо бывать. Абсолютно нездоровая, больная атмосфера лагеря нисколько не способствовали тому, чтобы хоть как-то отойти от потрясения. Наоборот.

Если вообразить такое понятие, как «уровень жизненной энергии», то у меня этот уровень в ту пору стал отрицательным и по модулю почти приблизился к смерти. Я не шучу. Мне казалось, лучше умереть, чем быть оторванным от свободы, от семьи и вообще от всего, что составляет нормальную жизнь. От унижения у меня мутился рассудок, и я представлял собой плачевное зрелище.

Как и все, я видел множество фильмов и читал множество книг о насилии, подлости, предательстве, бездушии, коварстве и прочих немыслимых вещах, которые не укладываются в голове и свидетельствуют о том, что самый ужасный монстр – это человек. Однако кинематограф и литература никогда не воспринимаются как реальность, которая может случиться непосредственно с вами. Строго говоря, все понимают, что такие кошмары бывают и наяву, но всё равно как-то не верится, пока не столкнёшься…

Вот и я никогда не встречался с настолько циничными и корыстными людьми, кроме как в Следственном комитете и в суде. Я − ну никак не ожидал, что такие люди действительно бывают, кроме как в кино, и что они могут носить мундиры и мантии. После вынесения приговора мне поступило предложение заплатить восемь миллионов рублей, чтобы во время заседания суда апелляционной инстанции переквалифицировать мои действия на самооборону – по одному миллиону за год. «Благо, для этого есть основания», − сказали мне.

Я прекрасно понимаю, что мне очень сильно не повезло. Я не в состоянии поверить, что все они такие. Возможно, я не по годам наивен, но мне легче поверить в то, что сработала какая-то фатальная вероятность, и вокруг моего дела аккумулировались самые гнусные подонки со всего Следственного Комитета, прокуратуры и суда.

Соблазн заплатить деньги был огромный, но я отказался: отчасти интуитивно, отчасти в надежде на вышестоящие судебные инстанции, и решение оказалось правильным: впоследствии я узнал много подобных историй, которые заканчивались тем, что посредники брали деньги, а судебное решение оставалось неизменным.

С другой стороны, имеется немало примеров и того, что за деньги всё-таки можно купить справедливость.

Без комментариев.

Пребывание в тюрьме можно сравнить со ссылкой на необитаемый остров где-нибудь неподалёку от Антарктики. Вокруг ходят белые медведи, которых вы до этого видели только в зоопарке. При случае вы можете с кем-то из них подружиться, но может оказаться, что медведь – это на самом деле не медведь, а пингвин. Бараки – как льдины. Вы ходите по одним и тем же промёрзлым проходам, среди одних и тех же айсбергов, утомлённые тоской. Порой вы упираетесь головой в глыбу льда и стоите так, не двигаясь, по нескольку дней. Под конец вымораживает насквозь.

Раньше я считал, что тоска – это что-то вроде скуки, досады или горечи. Оказалось, это духовная боль особого рода, которую иногда можно ощутить даже физически. Тоска может перейти в депрессию в научном смысле слова. Ссыльные в Антарктике по-разному переносят болезнь своей души; у одних она протекает в относительно лёгкой форме, у других – разрывает сердце на тысячу кусочков. Многие частично закалены от напастей, некоторые привиты, но даже самые сильные из осуждённых подвержены тоске. И только железные люди с алмазной волей (в основном – блатные) с лёгкостью отмахиваются от тоски, как от назойливой мухи.

Павлу Михайловичу двадцать четыре года, осуждён по пункту «а» части 2 статьи 111 УК РФ за причинение вреда здоровью должностного лица, вину признаёт частично. В колонии он совсем недавно; серьёзен, немного робок и стеснителен.

В прошлую субботу он писáл письмо своей матери. Павел Михайлович сам нам об этом сказал, потому что мы спросили. Он комкал один лист за другим, и начинал снова. Я спросил у него, в чём дело, и Павел Михайлович ответил, что обещал матери писáть, но теперь, взявшись за дело, не может найти слов, чтобы выразить своё настроение и свои мысли так, чтобы они были ей понятны: