Дамир Соловьев - Русские писатели и публицисты о русском народе

Письмо к Л. Н. Толстому от 25 дек. 1875 г. [441] Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. СПб., 1914. Т. 2. С. 72.

…дух действительного смирения и действительной любви. История нашей церкви в этом отношении очень жалка. Великих богословов, великих учителей – нет, нет никакой истории, ни борьбы, ни развития, ни расцвета, ни падения. Я думаю, только в Индии можно найти что-нибудь подобное этой неподвижности мысли.

Письмо к Л. Н. Толстому от 16 окт. 1879 г. [442] Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, СПб., 1914. Т. 2. С. 234–235.

Странные впечатления. Баварцы (в Байрейте, в Мюнхене, в Штутгарте) показались мне такими добрыми и милыми людьми, что я, кажется, люблю их больше русских и охотно бы там остался. Вообще, я три месяца чувствовал себя космополитом и, вернувшись домой, до сих пор не привык к патриотизму, вероятно, охладел к нему навсегда.

Письмо к Л. Н. Толстому от 1 ноября 1884 г. [443] Там же. С. 316.

А здесь так, как в газете, всё идет по русскому порядку, т. е. спустя рукава и через пень-колоду, ничего не сделали.

Письмо к Л. Н. Толстому от 21 июля 1886 г. [444] Там же. С. 335.

Соловьев прав, что в нашем обществе нет никакой энергии. Оно совершенно пусто; самое лучшее для него, если его будут крепко держать в руках. Только очень противно громадное обнаружение подлости частных лиц перед правительством.

Письмо к Л. Н. Толстому от 13 сент. 1888 г. [445] Там же. С. 375.

Что же это за жизнь, Боже мой! Здесь я каждый день читаю в газетах, с какою ненавистью говорят о России <���…>.

Письмо к Л. Н. Толстому из Мюнхена от 3 авг. 1893 г. [446] Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, СПб., 1914. Т. 2. С. 447.

В одно я верю всем сердцем, и одна твердая надежда меня утешает – та, что какой бы позор и какая бы гибель нам ни грозили, через них пройдет невредимо наш русский народ, то есть простой народ. Он чужд наших понятий, того разврата мысли, который разъедает нас, и он смотрит на жизнь совершенно иначе: он всегда, всякую минуту, готов к горю и беде, он не забывает своего смертного часа, для него жить – значит исполнять некоторый долг, нести возложенное бремя. Он спасается, как и прежде спасался, своим безграничным терпением, безграничным самопожертвованием.

Вокруг нас бесконечное море этих мужиков, твердых, спокойных, ясных, знающих, как им жить и как им умирать. Не мы, а они счастливы, хотя бы они ходили в лохмотьях и нуждались в хлебе; не мы, а они истинно мудры, и мы только по крайней своей глупости вообразили, что на нас лежит долг внушить им правильные понятия о жизни и обратить эту жизнь из несчастной в счастливую. [447] Страхов Н . Борьба с Западом в нашей литературе. Киев, 1897. С. 53, 78.

Без сомнения, коренное наше зло состоит в том, что мы не умеем жить своим умом, что вся духовная работа, какая у нас совершается, лишена главного качества: прямой связи с нашей жизнью, с нашими собственными духовными инстинктами. Наша мысль витает в призрачном мире; она не есть настоящая живая мысль, а только подобие мысли. Мы – подражатели, то есть думаем и делаем не то, что хочется, а то, что думают и делают другие. Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы. Поэтому все наше историческое движение получило какой-то фантастический вид. Наши рассуждения не соответствуют нашей деятельности; наши желания не вытекают из наших потребностей; наша злоба и любовь устремлены на призраки; наши жертвы и подвиги совершаются ради мнимых целей. Понятно, почему такая деятельность бесплодна, почему она только пожирает силы и расшатывает связи, а ничего другого производить не может. <���…>

Нам не нужно искать каких-нибудь новых, еще не бывалых на свете начал; нам следует только проникнуться тем духом, который искони живет в нашем народе и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли. Народ, как огромный балласт, лежащий в глубине нашего государственного корабля, один дает этому кораблю его прямое и могучее движение, несмотря ни на какие ветры и бури, несмотря ни на какую ветреность кормчих и капитанов. Эту бессознательную жизнь, эту духовную силу, исполненную такого смирения и такого могущества, нам следует привести себе к сознанию и ею одушевить наше просвещение. Обнаружив еще неслыханную в мире стойкость, живучесть и силу распространения, русский народ однако же никогда не отдавался исключительно материальным и государственным интересам, напротив, постоянно жил и живет в некоторой духовной области, в которой видит свою истинную родину, свой высший интерес. [448] Страхов Н . Борьба с Западом в нашей литературе. Киев, 1897. Т. 1. С. III–IV, VI.

…свойства нашего государства всем известны и не ясны разве только ослепленным. Глубокое внутреннее единство проникает всю массу огромного тела и дает ему крепость несокрушимую. Но в то же время частные проявления антагонизма, его действия в наружном, выветрившемся слое достигают иногда остроты почти беспримерной. Благодаря им, Россия сделалась позором всего мира; на нее указывают, как на поучительный пример извращения человеческой природы; злорадные иностранцы убеждены, что нигилизм разъедает нашу силу, и что скоро рухнет эта громада, наводящая на них страх и заботу. Они не видят, что это частные явления, всплески, подымаемые вихрями на поверхности, и что невозмутимый покой царит в глубине народного моря.

Наша неисцелимая умственная зыбкость, та самая, которая известна под именем живости и бойкости русского ума, делает нас неспособными к усвоению широких и глубоких идей и не только к усвоению, но и к простому пониманию.

(1886) [449] Там же. Т. 1. С. 376–377, 381.

Наше отношение к инородцам, кажется, достаточно известно. Ко всякому племени и ко всякому человеку русский человек относится с чувством действительного равенства и братства, и такое настроение нашего народного духа обнаруживается на всем протяжении нашей государственной истории.

(1888) [450] Страхов Н . Борьба с Западом в нашей литературе. Киев, 1897 Т. 2. С. IX.

…нельзя называть себя русским, нельзя сознавать свою особенность среди людей иного племени и не верить, что эта особенность имеет свое высшее оправдание, что наша история («такая, какую нам Бог дал», по выражению Пушкина) ведет нас к некоторой великой цели.

(1889) [451] Там же. С. 241.

В моей молодости было три или, вернее, четыре категории, на которые можно было разделить в этом отношении общество: первая – очень небольшая группа – люди очень религиозные, бывшие еще раньше масонами, иногда шедшие в монахи; вторая – процентов семьдесят – люди, исполнявшие по привычке церковные обряды, но в душе совершенно равнодушные к религиозным вопросам. Третья группа – люди неверующие, официально исполнявшие обряды в случае необходимости, и, наконец, четвертая – вольтерьянцы, люди неверующие и открыто, смело высказывающие свое неверие. Таких было мало, процента два-три. [452] Гольденвейзер А. Б . Вблизи Толстого. М., 1959. С. 122.