А. Саркелов - Думай, как Фаина Раневская

Я скинула пальто, положила в него краденое добро и вбежала к Анне Андреевне.

– А я сейчас встретила Платона Каратаева.

– Расскажите…

„Спасибо, спасибо“, – повторяла она. Это относилось к нарубившему дрова. У нее оказалась картошка, мы ее сварили и съели. Никогда не встречала более кроткого, непритязательного человека, чем она. Как-то А. А. за что-то на меня рассердилась. Я, обидевшись, сказала ей что-то дерзкое. „О, фирма – два петуха!“ – засмеялась она».

В Ташкенте Раневская и Ахматова сблизились необычайно. Они буквально дня не могли провести друг без друга. Гуляли по Ташкенту, слушая переливчатое журчание арычных струй, наслаждались запахом роз, любовались необычайной синевой небесного купола… Они навещали друг друга, делились сокровенным… Однажды, когда возвращались домой после прогулки, встретили солдат, маршировавших под военные песни. Анна Андреевна остановилась и долго смотрела им вслед, а затем призналась подруге: «Как я была бы счастлива, если бы они пели мою песню».

А как-то Раневская, смеясь, рассказала Анне Андреевне о том, как в Ялте при белых она увидела толстую пожилую поэтессу в парике, которая сидела в киоске и продавала свои книги – сборник стихов под названием «Пьяные вишни». Стихи были посвящены «прекрасному юноше», стоявшему тут же в киоске. «Юноша» тоже был немолод и не блистал красотой. Торговля шла плохо – стихи не покупали. Тогда людям было не до поэзии.

Ахматова возмутилась и стала стыдить рассказчицу: «Как Вам не совестно! Неужели Вы ничего не предпринимали, чтобы книжки покупали ваши знакомые? Неужели Вы только смеялись? Ведь Вы добрая! Как Вы могли не помочь?!»

В 1943 году Фаина Георгиевна Раневская играет на сцене Московского театра драмы, и только в 1949 году она обретает свой театр, Театр имени Моссовета, в котором проработала много лет.

Всю свою жизнь Раневская посвятила Мельпомене. Когда она выходила на сцену, то зал был подчинен ее душевным переживаниям. Это была всенародная любовь к великой актрисе.

– Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.

Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.

– Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть настоящим, – требует капризная молодая актриса.

– Все будет настоящим, – успокаивает ее Раневская. – Все: и жемчуг в первом действии, и яд – в последнем.

– Я не пью, я больше не курю, и я никогда не изменяла мужу потому еще, что у меня его никогда не было, – заявила Раневская, упреждая возможные вопросы журналиста.

– Так что же, – не отстает журналист, – значит, у Вас совсем нет никаких недостатков?

– В общем, нет, – скромно, но с достоинством ответила Раневская. И после небольшой паузы добавила: – Правда, у меня большая жопа, и я иногда немножко привираю!

В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке, только появившейся на «Мосфильме», совет, который оказал значительное влияние на ее жизнь.

– Фаина, – сказал Эйзенштейн, – ты погибнешь, если не научишься требовать к себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты погибнешь, и актриса из тебя не получится!

– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, – говорила она об одной актрисе.

Обсуждая только что умершую подругу актрису:

– Хотелось бы мне иметь ее ноги – у нее были прелестные ноги! Жалко – теперь пропадут…

– Скажите Фаине Георгиевне, – обращался режиссер Варпаховский к своему помощнику Нелли Молчадской, – скажите ей, пусть выходит вот так, как есть, с зачесанными волосами, с хвостом.

Он все еще имел наивность думать, что кто-то способен влиять на Раневскую.

Памятуя советы осторожных, он тщательно подбирал слова после прогона:

– Все, что Вы делаете, изумительно, Фаина Георгиевна. Буквально одно замечание. Во втором акте есть место, – я попросил бы, если Вы, разумеется, согласитесь…

Следовала нижайшая просьба.

Вечером звонок Раневской:

– Нелочка, дайте мне слово, что будете говорить со мной искренне.

– Даю слово, Фаина Георгиевна.

– Скажите мне, я не самая паршивая актриса?

– Господи, Фаина Георгиевна, о чем Вы говорите! Вы удивительная! Вы прекрасно репетируете.

– Да? Тогда ответьте мне: как я могу работать с режиссером, который сказал, что я говно?!

Однажды, посмотрев на Галину Сергееву, исполнительницу роли «Пышки», и оценив ее глубокое декольте, Раневская своим дивным басом сказала, к восторгу Михаила Ромма, режиссера фильма: «Эх, не имей сто рублей, а имей двух грудей».

Случилось так, что Раневскую остановил в Доме актера один поэт, занимающий руководящий пост в Союзе писателей.

– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как Ваши дела?

– Очень хорошо, что Вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдем в сторонку, и я Вам с удовольствием обо всем расскажу.

– Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо еще на заседание…

– Но Вам же интересно, как я живу! Что же Вы сразу убегаете, Вы послушайте. Тем более что я Вас не задержу надолго, минут сорок, не больше.

Руководящий поэт начал спасаться бегством.

– Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! – крикнула ему вслед Раневская.

Узнав, что ее знакомые идут сегодня в театр посмотреть ее на сцене, Раневская пыталась их отговорить:

– Не стоит ходить: и пьеса скучная, и постановка слабая… Но раз уж все равно идете, я Вам советую уходить после второго акта.

– Почему после второго?

– После первого очень уж большая давка в гардеробе.

В Москве, в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, открылась выставка «Шедевры Дрезденской галереи». Возле «Сикстинской мадонны» Рафаэля стояло много людей – смотрели, о чем-то говорили…

И неожиданно громко, как бы рассекая толпу, чей-то голос возмутился:

– Нет, я вот одного не могу понять… Стоят вокруг, полно народу. А что толпятся?.. Ну что в ней особенного?! Босиком, растрепанная…

«Молодой человек, – прервала монолог Ф. Г. Раневская, – эта дама так долго пленяла лучшие умы человечества, что она вполне может выбирать сама: кому ей нравиться, а кому – нет».

За исполнение произведений на эстраде и в театре писатели и композиторы получают авторские отчисления с кассового сбора.