Том Уилкинсон - Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

Вера по-прежнему остается мощным двигателем оппозиционного вандализма, о чем свидетельствуют разрушенные мечети Мали. На момент написания этой главы политическая обстановка в стране (когда-то в равной мере обласканной неолибералами, гуманитарными организациями и поклонниками Запада) являет собой полную неразбериху. После военного переворота 2012 года почти всю северную часть Мали захватили при помощи оружия, полученного после падения режима Каддафи в Ливии, исламистские группировки и сепаратистски настроенные кочевники-туареги. За этот период, как неоднократно сообщалось в новостях, разрушению подверглись многие суфийские усыпальницы и захоронения – по некоторым подсчетам, свыше половины по всей стране. В Мали, где большинство мусульман относится именно к суфистам, эти усыпальницы имеют огромное значение, поскольку в суфизме святые и особо набожные личности обладают более тесной связью с Аллахом, чем простые смертные, поэтому при посещении усыпальницы или мавзолея, посвященного святому, у него можно попросить заступничества. В Тимбукту, носящем неофициальное название Города 333 святых, суфийских усыпальниц хватало в избытке, однако во время беспорядков 2012 года многие из них сровняли с землей, а два мавзолея при Джингереберской мечети крушили кирками.

Беспорядки вызвали бурную реакцию иностранной прессы – как было и после взрыва талибами бамианских статуй Будды в Афганистане. Выдвигались предположения о связях повстанцев с «Аль-Каидой». На самом же деле связи между афганскими иконоборцами, террористами Бен Ладена (в основном направлявшими свои иконоборческие усилия против Запада) и малийскими повстанцами довольно призрачны. Единственное, что их точно объединяет, – нелюбовь к памятникам. Самопровозглашенный глашатай исламистской группировки Ансар-ад-Дин, занявшей Тимбукту в ходе беспорядков, заявлял: «Нет никакого мирового наследия. Его попросту не существует. Неверным нечего вмешиваться в наши дела» {77} 77 Irina Bokova, ‘Culture in the Cross Hairs’, New York Times, 2 December 2012. . Культовые мишени выбираются отчасти для того, чтобы компенсировать относительную слабость атакующей группировки, а внимание, которое удается привлечь подобными действиями, подтверждает правоту организаторов акции: жизни малийцев (или афганцев) ничто по сравнению со знаменитыми камнями. Тем самым разоблачается лицемерие западных правительств, которые нисколько не заботились об исламской архитектуре, бомбя ближневосточные города, а также негуманность пропагандируемых западными либералами «общечеловеческих ценностей», которые нужны лишь для оправдания бесцеремонного вмешательства бывших колониальных правителей.

Однако иконоборчество в Мали было не столько посланием Западу, сколько политическим заявлением, с одной стороны, призывающим сторонников, а с другой – нацеленным на дискредитировавшее себя малийское правительство, от которого повстанцы намерены отречься. Взамен они собираются насаждать «очищенный» ислам, но, как замечает историк Эмили О’Делл, «разрушая могилы и уничтожая покоящиеся в них тела как идолов – лишний раз убивая уже убиенных, – Ансар-ад-Дин предает собственные убеждения, поскольку вступает в политические и религиозные отношения с теми же самыми кумирами и идолами» {78} 78 Emily O’Dell, ‘Slaying Saints and Torching Texts’, on jadaliyya.com, 1 February 2013. http://www.jadaliyya.com/pages/index/9915/slaying-saints-and-torching-texts .

В последние годы мусульманским памятникам немало доставалось и от представителей другой веры: в частности, от христиан в бывшей Югославии, где во время жестоких войн 1990-х были разрушены почти все османские мечети XVI века, а также от индусов в Индии, где в 1992 году была уничтожена 430-летняя мечеть Бабура, – вспыхнувшие в ответ беспорядки унесли жизни свыше 2000 человек. Отрекаясь от исламского прошлого собственной страны, эти иконоборцы пытались отнять у мусульман право жить в ней в настоящем. И хотя за уничтожением памятников часто стоят религиозные мотивы, в XX веке в коммунистических государствах большой размах приобрело и атеистическое иконоборчество, целью которого был переворот в массовом сознании, переход от веры к материализму. В 1931 году Сталин взорвал крупнейший в России собор – московский храм Христа Спасителя, чтобы на его месте построить Дворец Советов. Собор XIX века, выстроенный во славу царского режима, в архитектурном отношении не был особенно примечателен – никакого сравнения с пестрой мозаикой куполов Василия Блаженного, поэтому его уничтожение, в принципе, не было невосполнимой утратой, однако для Православной церкви оно оказалось сильным ударом.

Проект дворца, который должен был появиться на этом месте, выбирался на престижных международных конкурсах, к участию в которых приглашалась мировая архитектурная элита. Заявки подавали Ле Корбюзье, Вальтер Гропиус, Эрих Мендельсон и несколько советских модернистов, включая Моисея Гинзбурга и братьев Весниных. Однако в конечном итоге (к большой досаде Ле Корбюзье) выбор официальной комиссии пал на жуткое неоклассическое чудовище. Этот момент нередко называют вехой, отмечающей сокрушение модернизма сталинским китчем: дворец предполагалось выстроить в виде гигантской башни с элементами ар-деко, увенчанной огромной статуей Ленина с воздетой к небу рукой «в позе провинциального актера», как выразился в книге отзывов кто-то из русских посетителей выставки конкурсных проектов {79} 79 Sona Stephan Hoisington, ‘“Ever Higher”: The Evolution of the Project for the Palace of Soviets’, Slavic Review, vol. 62, no. I, spring 2003, 41–68, 62. .

Дворец, задуманный не менее монументальным, чем разрушенный ради него храм, так и не построили: успели заложить фундамент и начать возведение стального каркаса, однако затем балки были демонтированы на нужды фронта. Однако и в 1940-х он продолжал тешить самолюбие советских руководителей, появляясь на родине и за рубежом в виде моделей, на медалях, фресках, сувенирах и даже в документальном фильме. Затем в 1958 году – через два года после разоблачительной речи Хрущева на закрытом заседании Политбюро и через 27 лет после взрыва храма – в фундаменте устроили плавательный бассейн. Кто-то может счесть эту замену слишком популистской или несерьезной, но строительство крупнейшего в мире открытого бассейна в центре города, улицы которого на несколько месяцев в году засыпает снег, на месте предполагаемого пышного памятника культу личности кажется мне вполне идеалистичным демократическим шагом, хотя, возможно, равнодушные к плаванию со мной не согласятся. Подогреваемая круглая чаша бассейна наполняла паром морозный московский воздух каждую зиму вплоть до 1995 года, когда мэр решил восстановить разрушенный собор. Восстановленный храм Христа Спасителя, оказавшийся еще чудовищнее оригинала, наглядно демонстрирует приоритеты постсоветской власти – больше никаких народных бассейнов – и единение с ультраконсервативной Православной церковью. Как и мавзолей Ленина, стоящий на прежнем месте, несмотря на резко схлынувший наплыв публики, собор красноречиво свидетельствует, о чем Россия хотела бы помнить и о чем хотела бы забыть, выстраивая новый самоидентификационный миф.