Алессандро Надзари - MCM

— Но почему это вдруг проклятие? Не похоже, чтобы вы руководствовались афоризмами из «Так говорил Заратуштра». «И сказал он: Земля имеет оболочку, покрытую болезнями, и имя одной из них, к примеру, — человек».

— Мило. Я и не говорила, что сама считаю это проклятием. Во всяком случае, таким, что требует снятия. Для меня и большинства в Директорате это всего лишь рабочая данность, врождённый порок системы. Но принципиально это всё же проблема, потому что тело-скриптор требует всё больше антипроизводства. Номинально это нормально при интенции к реальности, которая рано или поздно сменит индустреализм .

— Последнее — это как на картинах Константина Мёнье?

— Может быть. Признаться, слабо знакома. Мне показалось, что он ближе к поэтике «Отверженных», чем «Жерминаля»: тяжкий труд, горестная жизнь, суровые края, но при всём этом, кажется, образы рабочих выводятся весьма идеалистичными, полными гордости и внутреннего достоинства.

— Как-то так. Впрочем, не случись упомянутого вами перехода — или же таковой не будет выгоден — и идеализм непременно начнут выдавать за реализм. Но — оставим это, увожу нас в сторону.

— Согласна. Вспомните, что Дворец промышленности — и тот заменён на Большой и Малый дворцы, посвящённые искусству. Вот только это Экспозиция; интенция обгоняет возможности. И само проклятье как раз в этом требовании. Вместо обмена регистрациями город ещё и обкладывают данью…

— Алоиз упомянул о сущности, стоящей за телом-скриптором.

— О да, ненасытная сущность, что питается страстями. В частности, поэтому город столь охотно принимает Выставки, презанятные финансовые схемы и всё прочее, что смотрит в будущее и порождает ещё неизведанные в формулировке желания. Тела-скрипторы есть и у других городов, просто большинство обществ, подобных нашему, не имеют технологий или потребностей извлекать из них информацию, и там именно что происходит процесс записи-перезаписи. Более того, тело-скриптор может сливаться с урбматерией, а то и растворяться в ней, — и делает это, — городские поверхности становятся палимпсестами урбматерии. Наше же оказалось не то, чтобы отделено, но выведено вовне. При этом не развилось в организм, предпочло остаться или стать телом без органов. Оно заражено, а некоторые и вовсе считают, что подменено чужеродным или прошло процесс слияния-поглощения. Версий много, но все сходятся, что вернуть его в изначальное состояние вряд ли возможно. Да и что мы о нём знаем? Можно или жить с этим, или попытаться отделить. Как вы поняли, второе с наибольшей вероятностью принесёт вред, нежели пользу.

— Но что же это за сущность?

— Она… тоже цеховое наследие, от другого города. И она мертва. Вернее, в анабиозе, покуда кормима. Но теперь я и сама не знаю. Алоиз говорил о том, что разверзлось время, а известная мне таких фокусов не выкидывала. Да и он упирал на то, что отделить хотели непосредственно тело-скриптор. Это, честно говоря, заставляет задуматься много о чём. Так и оставили бы город без него? Заменили бы Директоратом? Но как? Неужели был изобретён протез? И если да, то почему… Мартин, у меня сейчас голова лопнет перегретым паровым котлом, не пытайте.

— Простите, Селестина, ни в коем случае бы не посмел.

— Тогда в завершение темы ещё кое-что. Придётся воспользоваться нестрогим геометрическим сравнением. Вы знаете, что такое пинакоид с центром инверсии?

— Кроме того, что это одна из фигур с гранями, — ничего. Но наличие инверсии, происходящей в определённой точке, уже даёт подсказку.

— Один из вариантов его построения — две параллельные грани с неким числом углов, разделённые пространством третьего измерения, симметричные, однако «перекрученные» на сто восемьдесят градусов.

— Но и не хиральные?

— Да. И вот представьте, что есть два таких наложенных друг на друга пинакоида, грани которых могут «плавать» по своим плоскостям. При этом у первого зафиксирована нижняя и относительно свободна в движении верхняя, а у второго — наоборот: зафиксирована верхняя и относительно свободна нижняя. Теперь представьте, что для каждого нижняя грань — пласт умбрэнергии, а верхняя — город, однако свободные в движении грани являются как бы всего лишь проекциями зафиксированных, их «тенями». И «плавание» свободных граней привязано к движению светил так, что при заходе за горизонт светил оно прекращается и возвращается в условное нулевое положение, но при появлении над горизонтом Солнца, давящего на урбматерию сольэнергией, начинает своё «плавание» нижняя грань второго пинакоида, а при появлении над горизонтом Луны, питающей урбматерию умбрэнергией, приводится в движение верхняя грань первого. Дополнительное, но известное вам обстоятельство: грани-проекции при заходе светил, хоть и возвращаются в нулевое положение — на самом деле это упрощение, как вы понимаете, резких переходов не происходит, — но перестают оказывать, — что тоже упрощение, — воздействие присущими им эффектами на зафиксированные грани другого пинакоида. Поэтому все эффекты всегда неидеальны и получаются как бы смазанными, как непоседливые дети и случайные жутко занятые прохожие на фотографиях, а образ урбматерии и плато умбрэнергии не накладываются на рельефы друг друга в полной степени. И чем острее угол между светилом и горизонтом, тем эта «смазанность» выше, тем более извращается или стихает стихийная мощь. А центры инверсий иглами выцарапывают знаки на бенье-скрипторе. Ой, то есть «теле». Хм. Это — наиболее схематичное отображение взаимосвязей. И нет, всё это я вела не к тому, чтобы передать, какое мастерство требуется для владения флю-мируа или ис-диспозитифом, или и вовсе управления течением, вовсе нет.

— Разумеется. Это — чтобы я тоже где-то по пути захотел остудить и подкрепить мозг. С удовольствием.

Они покидали Пер-Лашез, что уже приводили в порядок заглядывавшие посетители, и чьи ночные livor mortis щедро припудривало песчинками сольэнергии и красило дроковым цветом пылкое Солнце; выходили из врат, что по бокам украшали крылатые песочные часы, обрамлённые почётным караулом зажжённых факелов. Мартин непременно будет скорбеть, но позже. Кто знает, может случиться так, что нужные слова для прощания он — в случае столь же скоропостижной кончины — подберёт уже по ту сторону, а там придётся сочинять приветственную оду. Ну, а сегодня…

Театр Лои Фуллер шлейфом лесного духа белел меж деревьев. Вход в него, при всей смелости и современности фасада, был выполнен без пошлости: он не напоминал вздёрнутый подол, но приглашал за приподнятые дуновением кулисы. Венчавшая вход статуя одновременно и стремилась оторваться от грешной земли, и приглашала разделить с ней укрытие. «Вновь велум». И то для Мартина был модерн, что радовал его сердце и не был замаран кровью. Судя по афишам, ставились сразу несколько представлений.