Алессандро Надзари - MCM

— Мартин, хватит спать! — Селестина остановила летевшие в них поднятые противником осколки плитки и вопреки собственному же предупреждению коснулась рельса — он обесточен, это уже было понятно — и в отдалении он уподобился щупальцу, пронзившему брюхо одному эхомату и обвившему горло другого; затем она повторила один из приёмов, виденных им во дворе.

— Селестина, с ними можете поступать любым угодным вам образом, но тело Бэзи постарайтесь оставить в максимальной степени сохранным, если я не доберусь до него раньше.

— Что, светлая идея? — продвигалась она вперёд и успешно перенаправляла летевшие в них искры, вернув отправителю полной боли морзянкой.

— Скорее, звучная.

— Так, мы уже под Руаяль. Здесь хотя бы есть освещение. О, и эта ловушка отличается от встреченных ранее.

— Что означает вашу правоту. Такое кесарево сечение.

— Даже без «может»? Как мило. Но не понимаю, а где же Бэзи?

— Возможно, вновь скрылся. Кстати, надо бы проверить выходы — не открыты ли? А возможно, у меня в руках, — немного отойдя, достал он маску, до того заткнутую за пояс, и еле заметно покачал ей вверх и с большей интенсивностью и резкостью — вниз.

Случайный человек бы и не разобрал, что это не обычная демонстративная жестикуляция, но Селестина намёк поняла. Подошла к прилавку у выхода, якобы собираясь далее проверить двери, однако задержалась у него, едва ли просунувшись за него, будто увидела что-то подозрительное или важное, и тем укрыла руки от взора любого постороннего. И вызвала дрожь по всей станции — до скрежета в балках на потолке, из которых, как согнанный метлой паук, вывалился, припорошённый кирпичной пылью, Бэзи, с неожиданным металлическим звоном встретившись спиной с рельсом. Мартин сразу прострелил ему колено, чтобы избавить всех от необходимости дальнейшей чехарды, но вместо того, чтобы попасть во второе, — Бэзи очень неудачно дёрнулся — попал в бедренную артерию. Это и так выглядело довольно жестоко, но теперь пришлось ещё и ногой наступить на скарповский треугольник. Должно быть, Селестина сейчас думала о Мартине только дурное, но так он продлевал Бэзи жизнь.

— Ремонту не подлежит! С вас удержат за испорченный реквизит! — погрозил пальцем Бэзи, но тут его руку как магнитом притянуло к рельсу.

— У него тоже экзоскелет, — легонько сдвинула носком полы его сюртука и отпрянула. — Чтоб меня, он не съёмный!

— По образу и подобию своему!

— Если я спрошу тебя, зачем вернулся Игнациус, что ты мне ответишь?

— Вернулся, чтобы вернуть!

— Так и думал. Как ты управляешь эхоматами? Почему ты, а не Игнациус?

— Ах, испорченный ты, испорченный. Где понимание, где сострадание, где сочувствие? Вот как тебе следует спросить. «Почему ты управляешь эхоматами?» «Как ты, а не Игнациус?» Вот ведь я — лежу и умираю. Снова. Избалованный ты ответами, избалованный ты машинерией за спиной, но ничего, я тебя угощу ответами, покажу доброту. А вот Игнациус машинерией за спиной не избалован, это его тяжкая ноша.

— И он хочет, чтобы её и остальные разделили? Или приумножили, а?

— О-о, опять математика, опять расчёты. В хладную сталь заключён я, но сердцем холоден ты! Кто ты?

— Тот, кому интересно, почему эхоматы такие болваны. Вы же тогда в Нёйи отнюдь не глупых людей подбирали. И вряд ли собирались подавлять их интеллект. Они должны были пойти против Директората, возможно даже, свергнуть и стать новым им. А вы хотите использовать его системы, чтобы что-то сделать с телом-скриптором. Что изменилось?

— Всегда что-то меняется. Устранена лишняя переменная. Эксперимент не задался. Не было плавности и гибкости. Но они не глупы. Они просты, как дети. И как дети на первых выступлениях должны выйти и спеть песенку.

— А они это могут? Я ничего не слышал, кроме рычания, бульканья и сопения.

— А это и не для тебя. Жадный ты.

— Тогда для кого?

— О, и сам уже дуешься, как мальчишка! И возомнил себя лучше них? Только потому, что можешь долго рассуждать, какое печенье из банки достать? О-хо-хо!

— На каком языке эти песни? Что это за слова?

— Волше-е-ебные. Иной народец знает их. Я не из них. А ты из них? Нет, ты тоже не можешь. А вот она… М-м. Не знаю, как и проверить, ведь я-то не умею.

— Что случится, когда песни будут пропеты?

— Эхоматы вернут свои жизни городу. Дети города, что действительно послужат ему.

— То есть отдадут их? Их участь — просто умереть, став проводниками, или ещё и эффектно так взорваться, заодно, хм, подарив городу и жизни других?

— Нет, других теперь не надо. Вот этот эксперимент удался. Один раз не удался.

— Понятно. И всё же скажи, что случится с городом, когда песни будут пропеты?

— Он избавится от проклятья.

— Это настолько прямой ответ, что я теперь даже не знаю, искать ли в нём второе дно.

— Тебе бы сперва крышку сыскать, а уж потом, глянув за прозрачные стенки, думать про дно.

— А что, проклятие ещё и заточено в неком ящике, в какой-то темнице? Тогда в чём проблема?

— Заточение — решение проблем? Не удивлён. Вот, получи другой ответ: оно не может никуда деться.

— А оно разве хочет?

— «Хочет» и «может» не причина и следствие и не следствие и причина, а отнятый выбор.

— И куда бы оно делось? И не говори, что это ему одному ведомо.

— Нет, не одному. Игнациус тоже знает. Но где он? Где они?

— Хороший вопрос. Почему тебя не спасают? Чинского вот вытащили.

— А вот и подумай, куда его вытащили.

— Или когда. И ты уже там.

— А ты не совсем бестолковый.

— Что делают ловушки, которые вы расставили вдоль линии метрополитена? Эхоматы будут петь песни, а они, как клин, приподнимут ту крышку, раздвинут прутья?

— Грубо. Так уже было.

— Подберут бороздки ключа?

— Да-да!

— Нет-нет. Я знаю про шторм и потоп. Хаос породил космос, но породят ли миллионы перекрученных и перемешанных знаков рельеф ключа? И как в этом шторме вычленить голоса эхоматов?

— Они спрячутся в коконах, коконы будут обрастать знаками, знаки будут наматываться на них, и коконы те шёлковыми нитями потянутся сюда и сплетут ими ключ. Директорат хотел сам, без города, глупец. Коллективный глупец.

— А рёнтгеновские лучи-то тогда зачем были нужны? От них хоть кто-то умер к этой ночи? Элиты так и будут продолжать желать ненужное вам.

— Но также они пожелают вы-ыздороветь. Уже желают.

— Как-то… наи-ивно. И потом, мне известно, что умбрэнергия плохо сочетается с X-лучами.

— А, это так, закуска в буфете. Ты всё испытуешь себя сложностью! Городу недостаёт простоты этого желания. От бедняков его достаточно, но кто их слышит?

— То есть и для сущности, что кормится желаниями, не существует никакого равенства? И это-то ты хочешь освободить, а, Бэзи?

— Их желания часты, бывают переливчаты, но всё же блекнут, сменяются иными.