Алессандро Надзари - MCM

— Итак, если он предпочёл итальянскую форму, предположу, что где-то в аппенинских королевствах и была кульминация вашего тура.

— Для него. Он остался благодарен полуострову, а вернее полуостров оставил на нём если не благословение, то точно знак, это факт. Но об этом лучше спросить у самого «просто Анри», тот опыт глубоко личный. А для меня же это было довольно ровное путешествие. Свои открытия тоже случались, но вписывались в намеченную программу, каковой у ветреного тогда ещё Генри не было: сослали мир посмотреть — ну и ладно.

— Стоит ли мне знать, что же это была за программа?

— Скажем так, я был молод и разбрасывался вопросами, как бонвиваны — деньгами, не рассчитывая своих сил, не соотносясь с производимыми ими последствиями и не задумываясь не только о применимости, но и о форме ответов. Мои извинения за столь пространное пояснение. Если позволите, подожду развития нашего знакомства, и поведаю её вам позже, когда от ответного хохота вперемешку с освистанием, — а таковую реакцию она непременно у окружающих вызовет, я вас уверяю, — мне не захочется мгновенно забиться в самую дальнюю дыру и покрыть голову везувиевым слоем пепла.

— И всё же мой каприз: хоть одним предложением резюмируйте.

— Эх, только ради вас. Исследование репрезентации власти Священной Римской Империи Германской Нации в ея архитектуре. Большая часть тура приходилась на рейх, разумеется.

— Ну, и что же в этом смешного?

— Я-то не архитектурные курсы в университете посещал. Это исследование было не по всем правилам академическим, даже не особенно философским, просто чувственным. Полагал, будто геометрия объекта определяла не только его назначение и способ пользования, но и генерировала некое особое эфирное поле, а также сообщалась и небесконфликтно взаимодействовала с такими же полями сооружений вокруг, создавая особую сферу. Всё втуне.

— Вы к себе слишком строги. Возможно, у вас не было соответствующих приборов, вы не знали, по какой методике ставить опыты и прочее-прочее, но стоит ли от того отказываться?

— Конечно, я и сейчас, как видите, подобным балуюсь, но тогда действительно считал это чем-то серьёзным. Сейчас же стыдно в том признаться. Вы упомянули о научном аппарате и экспериментах, но к тому для меня и сводится проблема, что я не могу гипотезу ни подтвердить, ни опровергнуть, нельзя говорить о её истинности или ложности, она непроверяема. А потому это уже переходит из области науки в плоскость, извините, психиатрии.

— Будто психические явления, а даже и часть математических построений возможно проверить и поставить над ними опровергающий их эксперимент. Мартин, ваш интерес не наказуем и не напрасен. Кто знает, возможно, то эфирное поле и вправду есть. Посмотрите на города.

Но их в этот момент окружала алжирская деревенька, воспроизведённая на Трокадеро с таким тщанием, что посетители морщили нос от терпкого и весьма, должно быть, аутентичного неприятного запаха неясной этиологии, — вот будет номер, если выяснится, что «поселенцы» настолько уверовали в её подлинность и самодостаточность как наполненной смыслом материи, что завели коз и, перестав быть живыми картинами, начали натурально обживаться, — и потому любые начавшиеся на подходе к ней разговоры завершались не ранее, чем удавалось отдышаться, не подавая виду.

— А разве, — сделал наконец глубокий вдох и сглотнул Мартин, — недостаточно общеизвестных видов работ над их, хм, полисным гиле?

— Город — результат желания. Не как Выставка, — она в этом смысле более дистиллированная, — но он уже давно перерос прямую необходимость, необходимость производства и воспроизводства его материи, теперь можно говорить и о необходимости антипроизводства.

— Это то, что определяет статусность?

— Статусное потребление, но не только. Фланирование как особый вид деятельности — приставку «без−» оставляю на ваше усмотрение — тоже его порождение. Но суть в ином: город обладает памятью. Не той же, что злославится деревня, нет, здесь находит отражение память о самом перемещении материи. Некой особой телеграфной лентой, если позволите, откладывается в головах людей и спустя годы проявляется неожиданным образом.

— Получается, это уже не столько поле, сколько велум, покров.

— Да. И он, если продолжать аналогию с покровом, окутывает собой мегамашину города. Летящие от неё брызги масла и иных машинных соков пачкают не только детали, с которых их счищают, но и эту вуаль, оставляют на ней свидетельство своей работы…

— А заодно и — или «вернее» — поломок, неисправностей и иных отклонений, которые эти выплески и порождают. Простите, что перебил.

— Да-да, извиняю, как же вы правы! Вы понимаете!

— Ох, если бы я ещё понимал, что понимаю. И как бы зафиксировать те сгустки?

— А вот тут вы, похоже, и пропускаете важное звено: дело в источниках и их сортировке, в уровне проявления эффектов. От сбора технических свидетельств поведения материи и материалов и предсказания на их счёт до исторической ненарочитой преемственности, которую и именуют гением места. Разумеется, с пропуском через мудрость архитекторов и визионеров прошлого. Кстати, а что вы при упоминании моего имени там такое говорили?

— Это и в самом деле довольно длинная и вряд ли понятная кому-то кроме нас двоих история, но если вкратце, то где же ещё было не встретить Селестину дю Шатле наших дней, как не на набережной — части циферблата, в котором стрелками воли и расчётов служат Эспланада и Марсово поле, а ось вращения проходит на месте, названном в честь её родственника-бюрократа?

— Ладно, это и в самом деле запутанно.

— Полагаю, не в большей степени, чем предполагаемый контроль над полисным гиле. Да даже не контроль, а простой учёт, сопоставление различных планов его бытия. Это грандиознейшая работа. Осман, которого можно обожать или ненавидеть, — и тот не рискнул пойти дальше необходимого ему, и его дело сейчас во многом лишь продолжается. Да, его преобразования кардинальны, но если всматриваться в суть, то он решал только санитарные и логистические проблемы, причём грубость компенсировал помпезностью. Схематичный рисунок крупными мазками и широкими штрихами, усвоение, употребление и принятие которого уснастили новыми, хм, кодами способов проживания.

— Вы не относитесь к числу тех, кто видит в этом военно-полицейскую подоплёку?

— Чтобы вести войну за бульварами, за фортифом, её стоит избежать внутри них, разграничить, на худой конец, пространство фронта и тыла, разве нет? А чем транспортировка орудий и живой силы принципиально отличается от остального, кроме формального требования быстроты и прямоты, от которых и остальные не откажутся? Принципиальная разница невелика, а развитый полицейский аппарат, аппарат управления внутренними вопросами и сообщениями, конечно, свойственен развитому же государству на началах с единым источником и гарантом власти, его потребности приходится учитывать.