Илья Чернецов - Вакуум. История открытия себя

– Вот именно что такая мелочь, карамелька… А у нас её нет. У нас нет даже половинки. Вот мы идем сейчас по границе. Ты представляешь вообще как мы выглядим с той стороны?

– Как два отличных парня, которые скоро уедут домой?

– Мы выглядим сейчас как двое военных, которые находятся на запретной территории. Для большинства людей недоступно то место, где мы сейчас. Они никогда сюда не попадут. Даже если заплатят деньги. Потому что это пограничная зона. Здесь можем быть только мы. У нас автоматы, патроны, у нас Китай через реку. А мы с тобой мечтаем о карамельке.

– Я нет.

– Ты не мечтаешь о карамельке?

– Нет.

– Как? У меня просто в голове не укладывается – как?

И он смотрит на меня взглядом, до краёв полным непонимания. Он действительно поражён.

– Вот так. От того, что у меня нет карамельки она не становится чем-то классным. Это по-прежнему дерьмовая конфета, которую ты проходишь мимо в магазине.

– Но ведь у тебя нет карамельки. Она тебе недоступна. Ты никак не можешь её достать.

– Скоро я буду дома и получу доступ к любым продуктам. Учитывая этот факт можешь забрать себе мою карамельку и поместить рядом с той одной о которой ты мечтаешь. Две лучше чем одна, верно?

Макс на полном серьезе тогда мечтал о карамельке.

Я же в тот момент думал о другом: О том, что скоро домой.

Но это было так нереально.

Тогда казалось невозможным уйти из армии, покинуть её, на законных основаниях освободиться.

С другой стороны я понимал, что потом никогда туда не вернусь. Потому что нельзя просто так навестить пацанов, зайдя в пограничную зону. В какой-нибудь гарнизон ок, а в пограничную зону нет.

Но кто захочет возвращаться в гарнизон, отряд, войсковую часть или в дивизию?

Там нет того шарма, который есть у заставы.

Когда ты идешь по флангу, и хуй бы с ним мечтаешь о карамельке, но ты в таком месте, в которое нельзя никому, кроме служащих там. Туда нельзя танкистам, ракетчикам, морякам, десантникам. Туда нельзя даже пограничникам из отряда. Туда можно только тем, кто там служит или офицерам, лучшую часть жизни посвятившим погран.войскам. Причем тоже не всем.

И этот заповедник, закрытый от входа, живущий дикой, естественной жизнью, ты в нем как почетный гость. И ты знаешь, что здесь никто не появится просто так. И в радиусе пятидесяти километров есть только двадцать человек, которых ты прекрасно знаешь лично. У тебя в руках автомат, два полных рожка патронов и контролирует тебя сейчас только начальник заставы. Он может позвонить по рации, спросить "Все нормально?" и на этом контроль заканчивается.

С одной стороны:

Спартанский быт, отсутствие нормальной еды, условная бесправность. Зато чисто по-мужски все настолько классно, насколько вообще может быть – постоянные физические нагрузки, оружие, экстремальные ситуации и компания пацанов, таких же как ты, движимых по жизни мужскими целями. Никаких тебе толерастов, бабьего царства с их боязнью насилия и конфликтов, никаких детей, изнеженных домашних животных. Нет всей этой ебучей мягкотелости, слезливости, жалобности. Вокруг сплошь твёрдое.

Кроме того душевное состояние тотальной нирваны от нахождения в девственно чистой природе, свободной от людей, надуманных проблем, вечной гонки за материальным обеспечением себя и близких.

С другой стороны:

Ты сыт, свободен, тебе можно всё.

Что лучше?

Думаю лучше держать армию в воспоминаниях, а жизнь жить по-максимуму.

Прямо сейчас у меня на столе стоит всё то, о чем я мечтал. Водка, пиво, отличная еда с большим количеством белков, углеводов и всех тех позарез нужных организму элементов, которых нет в перловом супе.

Есть тонна времени, прекрасное тело, отличные родители, охуенные друзья.

Моя жизнь в данный момент есть средоточение всех мечт тех самых парней, которые в этот самый момент вздрачиваются в армии. На той заставе, на которой я служил. Вполне возможно некоторые из них мечтают о карамельках. Они получают приказ и въебывают служить службу, носиться по сопкам, следить за китайцами и питаться перловым супом. В котором нет ни углеводов, ни белков, ни даже вкуса.

О, как же мне хорошо!

Звонок в дверь.

Цурик. Весь довольный. Был бы хвост так и махал бы им во все стороны.

– Привет, друган! Братан, как я рад тебя видеть.

– Как?– Спрашиваю.

И тогда он хватает меня в свои борцовские ручищи. И давай целовать в голову, в щеки. Прямо по-настоящему целует, от души. Потрясающе приятно когда твой друг вот так тебя любит.

Обнимает меня, а сам поглядывает на кухню.

Жрать. Ну конечно он хочет жрать. Он же борец, спортсмен и вообще вечно голодный тип.

Я разумеется отхожу в сторону.

– Все жрешь и жрешь,– говорит Цурик, запихивая в рот подряд всю еду, что есть на столе.– Как,– ложка салата с горкой,—…ты…,– пошла котлета,– … можешь столько…,– пельмешки один за другим,—…жрать,– запихивает колбасу и вроде как рот полон, говорить не может,—бу бу бу.

Я наливаю себе и Цурику и пока он вносит в свой организм пищу мы смачиваем её алкоголем.

Я больше пью, Цурик больше ест. Он никогда особо не пил. Редко когда я помню его бухим в зло, в ад, в страшную степень.

Зато похавать он любитель.

Цурик ест самоотреченно, дико, практически до изнемождения, можно сказать жрёт за всю хуйню.

Есть дети, которые плохо едят. Я знаю как это исправить:

Их нужно собрать в концертном зале. Поставить на сцену Цурика. Поставить перед ним полный стол еды.

Не нужно будет ничего говорить, объяснять и анонсировать. Нужно просто собрать концертный зал плохо едящих детей, Цурика на сцену и стол еды перед ним. Дальше всё пройдет само собой. Да так, что родители этих детей будут строиться в очередь, чтобы расцеловать его ноги.

Так хавает Цурик. Лучше сказать упитывается. Усыщает свой организм, втаптывая в него невлазящую уже еду. Все эти белки, жиры, углеводы, которые нужны организму для строительства новых клеток.

И сколько он ест столько же в нём клеток. Мышечных, разумеется. Ни грамма жира, сплошная мускульная масса. Прекрасно сложенная в отлично смотрящееся тело. А сверху тонкий слой бронзовой кожи. Загар? Не совсем. Узбек. Мансур же. Живое, мускулистое тело, готовое на движуху в один счет.

И мне приятно смотреть на то, как он хавает. Вот бы он еще умел пить, цены бы ему не было.

А так… Единственный пацан, способный бодро бухать это я. Мне нет пока равных. Это огорчает. Потому что всегда ищешь подобных. Чтобы объединяться, чтобы не было так тоскливо, чтобы весь этот ёбаный мир не казался таким бездушным.

И всё же как здорово он ест. Я мечтал об этом зрелище в армии. В нем столько жизни, столько экспрессии!

– Ох, блядь, и обожрался я. Ща лопну,– Цурик держится за живот так, как будето бешено объелся.