Илья Чернецов - Вакуум. История открытия себя

Он говорил: "Ну конечно, в Черноморске, в городе где ещё до войны человек с десятью тысячами считался миллионером".

Хотя в Оскаре есть реально редкие диски. Но это уже не ценительство и не коллекционность. Здесь тех, кто интересуется действительно особенной музыкой называют "со странностями". Хотя "со странностями" это совсем-совсем другое.

– Ты проебал пару Туборга. Gold, сучка.– Говорю я Мазику, когда мужик уходит.

Прошло два месяца после моей поездки в Пермь. Я устроился на работу в музыкальный магазин "Оскар", продавцом-консультантом. Продаю музло, знакомлюсь с нефорами в поисках состава рок-группы. Периодически попиваю и чувствую, что ритм жизни нужно задавать заново, т.к. окружает меня ёбаное унылое говно.

Кроме того я пока не знаю как быть дальше. До армии у меня все шло по накатанной. А пока я был в армии здесь всё катилось дальше. Я же катился в совсем другой плоскости. Там я знаю всё, здесь – ничего. Все говорят, что со временем я снова вольюсь. Но у меня нет времени. У меня никогда нет времени. Я хочу всё и сейчас.

***

– Привет.

– Привет.

– Меня зовут Айдар.

– Меня Илья.

– Ты же панк-рокер, да?

– С чего ты взял?

– Ты шаришь в панк-роке. В твоем магазине никто не шарит в панк-роке так круто. В Челнах вообще мало кто шарит в панк-роке. Ты не из Челнов, да?

– Из Челнов в том числе. Но также можно сказать что и не из Челнов.

– Круто, круто.

Я стою в "Оскаре" и разговариваю с парнем, едва достающим мне до плеча. Он постоянно заходит в "Оскар". Иногда один, иногда с таким как он гномом. Средней длины волосы, пара цепей и вид ребенка из семьи, не знающей что такое домашнее насилие. Широкие штаны, кроссовки зимой, рюкзак. Всё по Калифорнийской скейтерской моде. Без поправки на русскую зиму. Он и его друг постоянно просят поставить панк-рок, никогда ничего не покупают. Просто слушают и уходят. Скорее всего потому, что нет бабок. Из бодрого панк-рока в "Оскаре" есть не более десяти дисков. Эти парни знают их наизусть.

Рад поставить хоть кому-то чёткого музла. И мне плевать, что они его не купят. За них кассу делают другие.

– А ты сам как вообще, играешь?

– Играл. До армии. Непрочь и сейчас, но не с кем.

– А нам как раз нужен фронтмен. У тебя как раз всё есть. И внешность и харизма. Короче всё для панк-рока.

– У меня и песни есть.

– Ну, этого добра и у нас навалом.

Да вот хуй там. Собрать в кучу пару слов это еще не песня. Но это похуй, потому что надо с чего-то начинать заново. В Перми был Вова. Медведев. Тот еще мудила. Но с его оборудованием я записал "Болен алкоголем", а это охуительная песня. Так что в рот ебать что там они себе напридумывали. Тем более возможно, что у них действительно что-то есть.

– У нас короче панк-рок группа. Мы репетируем, пару раз выступали. Есть место для репетиций, инструменты. Короче, только нет фронтмента. С тобой будет очень круто. Да, круто будет. Пойдешь?

– Какое название?

– "Беспредел".

– А что так по-бычьему?

– Да не, это наоборот. Панк-рок! А сам вообще что слушаешь?

– А какая разница?

– Ну, это важно.

Блять, в натуре? Нужно произнести ему пару кодовых слов? Блять, ну что за примитив?

– Ramones, NoFX.

– О, NoFX. Круто, круто. Реально круто, да!

– Да пиздец просто.

– А какой альбом?

– Отец, давай так: Мы стрелканемся где-то и там уже можно вдаться в подробности. А сейчас мне нужно повъёбывать чутка, продавая Руки Вверх и Мирей Матье.

– Да, да, точно. Продавать Панк-рок! Давай завтра. У нас завтра репетиция. Во сколько ты освобождаешься?

– В семь.

– Давай завтра в семь? Здесь.

– Ок.

ГЛАВА 10. ЛИШНИЕ ЛЮДИ

Лишние люди не стоят ни секунды твоего времени.

Мы встретились "завтра" в семь возле Оскара. Я отдал ему распечатки моих песен, он мне запись на кассете своих и мы пошли на репетицию.

– Давно играете?

– Года два уже. Сначала тоже так, хуйню мочили, выступали в разных местах, но несерьезно. Сейчас стараемся играть получше, переигрываем NoFX. И скоро начнем своё. Контакт держим с другими группами. "Витаминов" слышал?

– Нет.

– Нижнекамские панки. Тоже Калифорнийские.

Так Нижнекамские блять или Калифорнийские? Нижнекамск-то нихуя не в Калифорнии.

– Там вокалист, типа фронтмен, короче, его Зелёный зовут. Реальный чувак,– Айдар что-то вспомнил и улыбается своим мыслям.

Я кивнул.

– Выступаем вместе иногда. Угар. Да. Круто. Да. Калифорния, бля! Калифорния…Я в Калифорнию хочу. Пляжи. Панк-рок. Телки. Круто. Да.

Я тоже много чего хочу.

– А нахуя вы переигрываете NoFX?

Айдар смотрит на меня как на дауна:

– В смысле?

– Именно. Какой смысл в том, чтобы переигрывать кого-то? Эти люди писали музыку, вкладывали в неё определенный смысл. Свой смысл. И у каждого он свой. Зачем нести посыл, который кто-то до тебя уже донёс?

– Они профессионалы. Они крутые. Их все слушают. Ты не говори так. Нельзя плохо говорить про NoFX.

Айдар смотрит на меня глазами тупой пизды, чьего котика я только что пнул за то, что он нассал в мои боты.

– NoFX охуенны. Но они никого не переигрывают, потому что у них полно своих идей. У вас что, нет своих идей?

– Есть. Но это не идеи, это так. Пока ничего крутого у нас нет. Это же только начало. Мы всего два года играем.

Да хуй с ним, в принципе. Так даже и лучше. Если у этих парней нет своих идей значит им легче будет продвигать мои.

– Вот, детский садик, кароче, вот. Тут мы играем, тут дети ходят, ха-ха-ха, а мы играем. Зима, снег, Россия. Заметь, не Калифорния, а музыка та. Да, да, круто.

Айдар бурно жестикулирует, нервно посмеивается. Походу чуток ёбнутый.

– Мы пришли,– Айдар останавливается возле входа в детсад.– Тут я играю в одном проекте. С мажористыми ребятами. Они совсем еще дети, у них нет своего мнения. Хочешь – твое мнение станет ихним?

– Да мне в-общем-то похуй.

Мы зашли в помещение для репетиций.

Просторная комната. Пол усеян инструментами, проводами, примочками. Кругом балалайки, барабаны, ионики. Человек десять школьников.

И конечно "музыканты". Низкорослые, запирсингованные, в дорогих шмотках, изрезанных производителем. Похоже, пока я был в армии неформалом стало модно быть, в магазинах стала продаваться неформальская одежда, пирсинг и прочие побрякушки.

До армии я одевался в такую одежду для эпатажа. Это начиналось внутри и по инерции переносилось на внешний вид. Не сказать, чтобы это был осознанный протест, как у панков семидесятых. Это было яркое нежелание жить как родители. Очень не хотелось превращаться в убожество, связанное обязательствами, прилежно трудящееся с девяти до шести пять дней в неделю. Не хотелось отрываться, становиться собой лишь два дня в неделю. Я хотел быть собой постоянно. В том виде, в котором я есть внутри. А не подкармливать свое сущее суррогатами себя на выходных, чтобы совсем уж не стать роботом.