Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

В лифте, с легким поскребыванием запахнувшем за ними автоматические двери, ехали молча. Шамурин, как вошли в подъезд, враз посуровел, брови у него сдвинулись к переносью, и он все пошоркивал и пошоркивал ладонью по бороде на щеках.

Холл перед квартирой с горящей под потолком лампой дневного освещения был закрыт. Шамурин пошарил по карманам, постоял в задумчивости и позвонил.

Ни одна из трех дверей внутри холла не открылась. Подождали. Шамурин снова поднес руку к кнопке, помедлил, помедлил – и позвонил.

Открыли после третьей попытки. Не то чтобы открыли, а дверь квартиры справа немного приотворилась, на ширину цепочки, и оттуда глянули на них чьи-то глаза. Потом дверь снова захлопнулась, Гаврилов ждал – сейчас она откроется на полную ширину, но дверь не открывалась.

– По-моему не очень-то хотят нас пускать, – с быстрым смешком проговорила Люся.

– Ничего, ничего, – обернувшись, успокаивающе помахал рукой Шамурин.

Прошло около минуты, и дверь снова отворилась. Теперь она отворилась по-настоящему, и из нее, сонно помаргивая, придерживая руками халат на груди, вышла женщина, отомкнула дверь холла.

– Это я, – шепотом почему-то сказал Шамурин, переступая порог. – А это со мной, – махнул он рукой на Гаврилова с Люсей.

– Вижу, – отозвалась женщина и, не проявляя никакого желания познакомиться, пошла обратно в квартиру.

– Пойдемте, – все так же почему-то шепотом позвал Шамурин. И пояснил: – А это моя жена, Валя зовут.

Они зашли в квартиру, и Гаврилов с размаху закрыл за собой дверь.

– Тсс! – с приложенным к губам пальцем повернулся к нему Шамурин. – Раздевайтесь давайте. Вот сюда.

Жена его, взмахнув полами халатика, скрылась за комнатной дверью.

Квартира была точно такая, как у Гаврилова. Та же малюсенькая, тесная прихожая, та же, вон видно, кухня, то же все расположение дверей – те же, выходит, тридцать два метра двух совмещенных комнат. По узкому короткому коридорчику, ведущему на кухню, были натянуты веревки, на них висели мокрые белые и голубые пеленки, марлевые подгузники в желтых пятнах, ползунки, косынки, в квартире стоял волглый кислый запах младенческих испражнений.

– Проходите, – сказал Шамурин, показывая в сторону кухни.

Кухня тоже была вся завешана пеленками, стол был заставлен грязной посудой, мерными детскими бутылочками с сосками на горлышках и без, валялась какая-то засохшая колом, в розовых потеках марля.

Как-то вся эта обстановка не подходила к тому, что было обещано. Гаврилов смятенно посмотрел на жену, встретился с ней взглядом и испуганно, торопясь, отвел глаза.

Шамурин с сосредоточенным, суровым лицом завернул пеленки болтающимися концами на веревку и подставил к столу табуретки:

– Садитесь.

Гаврилов с женой молча сели.

Шамурин стал собирать со стола грязную посуду – тарелки звякали, не укладывались одна в другой, звонко задребезжав, вывалились на пол ложки.

– Давайте я помогу, – вскочила со своей табуретки Люся.

– Тсс! – обнажил крепкие белые зубы Шамурин. – Не надо, я сам, все в порядке.

Гаврилов снова встретился взглядом с женой и снова, так же быстро, отвел глаза.

– Геннадий! – шепотом позвала Шамурина из прихожей жена.

Шамурин с грудой тарелок в руках вздрогнул, торопясь, с грохотом пристроил ее сверху такой же груды в раковине, бросил Гаврилову с женой: «Сейчас», –и выскочил из кухни.

Из прихожей донесся приглушенный шепот – жена что-то спрашивала IIIамурина, он отвечал, потом оба они замолчали, и спустя мгновение Гаврилов услышал, как дверь в комнату открылась и закрылась. Он сидел спиной к коридору, оглянулся, чтобы увидеть, что там делается, и жена сказала ему, тоже шепотом:

– Они оба ушли.

Гаврилов вернул голову в нормальное положение и, пригнув ее к столу, стал водить грязным обломавшимся ногтем по клеенке, вырисовывая невидимую многоконечную звезду. Улица, дождичек, затем стремительная езда в машине через весь город с рвавшимся в кабину через приоткрытое окно острым сырым ветерком повторно проветрили его, и воздух перед глазами вновь потерял свою зыбкую текучесть.

– Может, пойдем? – шепотом предложила жена.

– Сейчас, сейчас, погоди, – не сразу, через паузу, боясь взглянуть на нее, пробормотал Гаврилов.

Дверь из комнаты распахнулась, и Шамурин, ступая мягким, неслышным шагом, быстро вошел на кухню.

– Все. Все в полном порядке, – потряс он рукой с выставленной вперед ладонью. И пошуршал. ею по бороде: – Значит, так… Ага! – Он сгреб со стола детские бутылки, перевалил их на разделочный стол возле раковины и обмахнул клеенку почавкивавшей у него в руках мокрой тряпкой. – Сейчас все будет в порядке…

Он достал из холодильника початую наполовину пол-литровую банку грибов и, не перекладывая ни во что, прямо так, поставил на стол. Пошебуршал потом в холодильнике какими-то бумагами, но больше ничего не вынул – закрыл и полез в полки, рядком висящие на противоположной стене.

Дверь из комнаты снова открылась, и на кухню вошла, в том же красном байковом халатике до колен, только подвязанном поясом, и в косынке на волосах, жена Шамурина.

– Здравствуйте, – поздоровалась она на этот раз. И

И Гаврилов с женой тоже вынуждены были запоздало поздороваться:

– Здравствуйте. Добрый вечер.

– Садись, – сказала Шамурину жена. Он сел за стол, между Гавриловым и Люсей, она подала рюмки, блюдца, вилки, а на середину поставила початую, как и грибы, четвертинку « Столичной».

Все это она проделала молча, закрыла затем полки и по-прежнему молча, так что Гаврилов не успел даже ничего сообразить и остановить ее, ушла в комнаты.

Шамурин открыл заткнутую полиэтиленовой пробкой четушку и, тоже молча, стал разливать. Рюмок на столе было три, блюдец три, вилок три.

– Ну, значит, – потирая и оглаживая ладонью бороду, сказал Шамурин, берясь за рюмку, – за… знакомство, значит…

– А-а… прости, Ген, – в растерянности спросил Гаврилов. – А-а что же… втроем?

– Втроем, ну, втроем, – с собранными к переносью бровями, глядя куда-то на плечо Гаврилову, ответил Шамурин.

– А-а… это… – взглядывая на жену и от стыда тут же отводя глаза, совершенно уже потерянно сказал Гаврилов, – это-то… ехали-то… ну, песни-то?

Шамурин снова стал оглаживатъ бороду и еще пропускать ее между пальцами.

– Песни, видишь ты… Петя… я тебе так… сегодня, Петя… не торопи, знаешь, событий… не сегодня.

Гаврилова так всего и передернуло.

– А где же у вас мать? – со странной улыбкой спросила Люся. – Может, ее вовсе и нет?

– Ну! Как это нет! – вскинул на нее глаза lIIамурин. – Здесь! Где еще. У меня. У меня двое, старший – пацан, десять исполнилось, теперь дочка родилась. Ухайдакаешься с ними за день – свалишься, ног не чуешь. И тесно. Ужас, теснотища какая. Сейчас квартиру жду. Мать прописал, все чин-чинарем, пятеро нас – дадут. А вас, Петь, – перевел он глаза на Гаврилова, – сколько вас?