Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

– Первый раз слышу об этом, – склонил голову кплечу Парамонов. – Это что такое? Интересно?

– У нас врач один по этой системе от астмы вылечился, – сказала Лидия.

– Астма астмой, а давайте-ка еще по одной, а? – наливая вино в рюмки, предложил Столодаров.

В Наташину рюмку тоже забулькало, она посмотрела, кто это, – это был Савин, теперь она увидела его лицо в фас, и оно поразило ее своими глазами: ярко, до ощущения света, исходящего от них, серыми и с выражением мрачности в них.

Он заметил ее взгляд, поднял на нее глаза, и какое-то время они смотрели друг на друга.

– Арсений! Это моя сестра, Наташа, я вас не познакомила! – крикнула с другого края стола Ириша.

– Арсений, очень рад, – не наклоняя головы, но теперь улыбнувшись, сказал Савин, и улыбка у него оказалась хотя и снисходительной, но приятной.

– Наташа, – пожала плечами Наташа, обозначая тем самым, что сознает нелепость повторения имени, коли Ириша уже назвала ее, но что ж поделаешь: положено.

– Я вас, если позволите, так и буду – Наташей, – сказал он. – А то Натанька – это ужасно. На́танька – Ната́нька… Ужасно. Сами вы не слышите? Я бы на вашем месте не разрешил себя называть так.

«Господи, ведь верно, – удивляясь тому, что никогда не чувствовала этого, подумала Наташа. – На́танька… Ната́нька… действительно, как ужасно».

– Я привыкла, – сказала она вслух. – Можно и Наташей, конечно.

– Меня в детстве называли Ариком, – полуповернувшись к Наташе, но снова глядя куда-то в стол и крутя рюмку между пальцами, сказал он. – Так что, выходит, у нас с вами много, Наташа, схожего?

И опять улыбнулся, поднял на нее глаза, яркие до ощущения света в них, и ей показалось, будто они втягивают ее в себя, мягко охватывают со всех сторон и неудержимо влекут…

«Ужасно милый, ужасно», – ничего не отвечая ему, подумала Наташа.

Минут через двадцать кто-то включил проигрыватель, громко ударивший по барабанным перепонкам ревом электроинструментов, тут же, один за другим, все начали вставать из-за стола: кто доставая сигареты и отправляясь на кухню курить, кто начиная танцы, – за столом у Ириши никогда почти долго не сидели, только вначале.

Наташа тоже встала, покурила на кухне в компании Столодарова, Парамонова и Светы с Оксаной, также еще школьной подругой Ириши, как и она, уже бывшей замужем и разошедшейся, Света со Столодаровым, как всегда, знали уйму свежих анекдотов, – у Наташи даже заболел от смеха живот. Потом она пошла со Столодаровым в комнату и стала танцевать, он, утишая свой большой голос, принялся, как бы в шутку, выговаривать ей за то, что она не села с ним, называя ее при этом Натанькой, и Наташу это обращение раздражало. После Столодарова она танцевала и с Масловым, и с Парамоновым, и с Богомазовым, и со светловолосым, молчаливым, с постоянной приятной, благожелательной улыбкой парнем прибалтийского типа, с которым пришла Света, и все время ей хотелось, чтобы пригласил Савин, но он не танцевал, сидел, ни разу не выбравшись из-за стола, с зажатой в ладони пустой рюмкой, смотрел на танцующих, перекидывался с кем-нибудь фразой-другой и снова смотрел.

Через некоторое время, как это опять же обычно водилось, проигрыватель выключили, из угла за диваном извлекли гитару, и Богомазов, подкрутив колки, побренчав по струнам, стал петь своим слабеньким, но приятным баритоном современные фольклорные песни – про художника, нарисовавшего свой портрет синей краской, повесившего его на стену, а потом поменявшегося с ним местами, про то, как мы в Америку придем и им дворцов культуры понастроим, про несчастную любовь одиннадцати тринадцатых к девяти одиннадцатым, потому что их общий знаменатель был слишком велик для их маленькой любви… Когда голос у Богомазова начал срываться, гитару взял Парамонов, попробовал тоже петь, картинно склоняя голову к плечу, но голоса у него не было, он путался в струнах, и ему не дали играть, отобрали гитару, а в центр круга, который сам собою образовался между диваном и столом, кто-то – кажется, Столодаров, Наташа не заметила точно, – бросил, крутанув, пустую бутылку.

– В «бутылочку»! Ну, это гениально! Прекраснейшее занятие! – закричали, захохотали, загалдели кругом и возбужденно, уже в азарте предвкушения игры стали сдвигаться на стульях теснее к дивану, сдвинулись, и Света, прорвавшись через другие руки, крутанула бутылку.

Выпало на Иришу.

– Э, холостой ход! Это неинтересно! Заново, заново! – снова загалдели кругом, Света с Иришей приподнялись со своих мест, потянулись друг к другу, звучно поцеловались, вытянув друг к другу губы, засмеялись, и Ириша, сев, крутанула бутылку.

– Есть! – закричали вокруг Наташи.

Бутылка показывала горлышком на пришедшего со Светой прибалтийца.

– Выходить или как? – подбочениваясь, спросила Ириша.

– Выходить – и никаких разговоров, иначе смысла нет! – Парамонов, сидевший рядом с прибалтийцем, толкнул его со стула ладонью и завладел бутылкой. – На кого выпадет – тому и суженой быть.

Савин, все так же сидевший за столом и не принявший участия в игре, встал и, обходя образовавшийся круг, молча пошел из комнаты. Хлюпнула замком, открываясь, входная дверь.

Из кухни вернулись Ириша с прибалтийцем.

– Уже? – спросил Парамонов, пустил бутылку – и она опять указала на садившуюся Иришу. – Неужели? – откидываясь на спинку стула, сказал Парамонов. – Но я ведь, Ирочка, верю в такие вещи.

– Перекручивай! – закричал Богомазов. – Пусть отдохнет человек.

Все захохотали.

– Перекручивай, перекручивай, в самом деле – отдохнуть нужно! – кричали Парамонову.

Что-то подняло Наташу с места, она вышла в коридор, увидела неприкрытую дверь на лестничную площадку, мгновение постояла и растворила ее.

Савин стоял к ней спиной, у начала лестницы, облокотившись о перила, поставив ногу на продольную железину у их основания, курил и смотрел в окно внизу, на промежуточной площадке между лестничными маршами.

– Вам не плохо? – спросила Наташа от двери.

Он выпрямился, медленно повернулся, увидел ее, и на лице его, так же медленно, как он поворачивался, вышла улыбка.

– А! Наташа! – сказал он и сел на перила, одною ногой упершись в пол, другою покачивая в воздухе. – А вы что же, не играете в «бутылочку»?

В том, как он произнес это слово, Наташа сразу же уловила насмешку, и ей, непонятно отчего, сделалось стыдно.

– Мне показалось, что вам плохо, – сказала она.

– Кошмарно, кошмарно плохо! – все так же насмешливо помотал он головой, бросил сигарету на пол, встал с перил и растер ее каблуком. – Я уж подумал даже, хоть бы кто вышел, поддержал, когда стану падать.

«Господи, ужасно милый! Ужасно! – глядя на него и чувствуя, как в висках шумит кровь, подумала Наташа. – Удивительно, он совсем… ни на Маслова, ни на Столодарова… – совсем другой».