Инга Кондратьева - Девятая квартира в антресолях

Она встала и побрела в кухню. Егоровна еще не затевалась с приготовлением обеда, и протирала столовые приборы, помытые после завтрака. Лиза решила еще раз попробовать восстановить отношения:

– Няня, а мои цветы совсем завяли. Может быть, поможешь мне их рассадить? Я плохо помню, как это правильно делать, а ты ж у нас знатная огородница, а?

– Грех это! В божий-то день, – сверкнула на нее глазами суровая Егоровна.

Лиза вздохнула, еще немного постояла в проеме двери, молча глядя на няню и теребя пальцами косяк, потом развернулась и ушла. Оставшаяся в одиночестве Егоровна, видно, сама себе была уже не рада, потому что в сердцах со звоном швырнула вилки в ящик буфета и тоже глубоко вздохнула.

А на следующий день душа Егоровны не выдержала пытки, устроенной ею самой. После завтрака она зашла в комнату, где Лиза с ногами сидела на кровати с книжкой, и приказным тоном велела:

– Вставай! Пошли что ли?

– Куда? – на всякий случай спросила Лиза, хотя ей было все равно от радости, и она уже ногой нашаривала туфельку.

– Я клумбу твою уже пролила. Пошли содить.

– Я бегу, няня! Я только тогда переоденусь.

Выйдя во двор, Лиза увидела, что Егоровна уже переносит из-под навеса корзиночки с цветочной рассадой поближе к клумбе. Присоединившись к ней, она, слегка схитрив, на ходу спросила:

– Няня, как думаешь, сажать по краю или на одной какой-то половине? На всю клумбу-то не хватит!

– Да я думаю, лучше от середины, в кружок, – попалась на удочку Егоровна. – Так потом и наши следы, что натопчем, легче убрать будет. Грабельками погребем, и ровненько все будет.

– А поливать когда? – продолжала Лиза маневры.

– А вот мы сейчас еще раз землицу-то прольем, видишь, вода вся ушла уже. Она ж от жажды измучилась, застоялась родная. А вот как напитается всласть, напьется досыта, так вскоре и сажать будем. И больше сегодня им пить уже не дадим, пусть постараются, пусть на самую глубину свои корешки тянут, чтобы до водицы достать. Так, глядишь, и зацепятся, и приживутся.

Закончив посадку, они обе встали поодаль, все перепачканные землей, но довольные, и любовались на дело рук своих.

– Эх, надо будет докупить, – вздыхала Лиза. – А то теперь это голое кольцо вокруг еще больше в глаза бросается. Хоть бы простая травка на нем была, и то нарядней.

– Травка? – Егоровна хитро посмотрела на Лизу. – Так этого добра у меня полным-полно. Давай засажу, а дней через десять она уж и взойдет, и зазеленеет. У меня и чабрец есть, и мята, и мелисса, и укропчик.

– Мелисса, мелисса! – обрадовалась Лиза как старой знакомой. – Это же, как хорошо ты, няня, придумала! А представляешь, какие ароматы у нас во дворе будут? Сажай.

Мир был восстановлен. Почистившись и переодевшись, они как в старые добрые времена, уселись пить чай у Егоровны на кухне.

***

Разомлев от горячего чаю и от воцарившейся, наконец, благодати, Егоровна, поставив обед, обмахивалась полотенцем и любовалась на свою ненаглядную Лизу. Та, тоже находясь сейчас под расслабляющим действием души, вставшей на свое место, смотрела задумчиво в окно кухни и спрашивала о том, о чем вряд ли посмела бы в другое время.

– Скажи, няня. А ты хотела бы выйти замуж?

Егоровна оторопела от неожиданной темы, но тут же успокоилась, подумав, что это Лиза спрашивает вовсе не про нее, а про себя, только обходным путем, а напрямую стесняется. Молодая ведь! Но и это спокойствие показалось зыбким – ведь если про такое спрашивает, значит, есть повод?

– Лизонька! Да у тебя, чай, кавалер завелся?

– Кавалер? У меня? – теперь пришел Лизин черед удивиться. Она повернулась от окна и посмотрела на няню.– Нет, с чего ты взяла?

– Ну, так, раз про замужество речь зашла, значит где-то рядом и кавалер ходит. Знаем мы!

– Нет-нет, няня. Я именно про тебя спрашивала, – Лиза на миг запнулась, но вертевшиеся последние пару дней в голове мысли оказались сильнее. – Ты прости, если не хочешь, то не будем и говорить об этом. Просто я подумала – вот ты живешь всю жизнь здесь, я просто привыкла, что это было как будто всегда. И будет всегда. Но ведь ты же была молодая, наверно засматривалась на различных парней, неужели ни разу не влюблялась, не хотела свою семью, мужа, детей? И сейчас ты еще могла бы встретить…

– Так я и так всю жизнь в семье, а ты – моё дитё! – перебила Егоровна, явно не понимая хода мыслей своей воспитанницы.

Лиза пересела поближе к няне и уткнулась ей носом в плечо.

– Я про любовь, няня. Может быть, – Лиза совсем перешла на шепот, – может, тебе нравился папа?

В кухне воцарилась полнейшая тишина. А через мгновение Лиза вскользь получила полотенцем по носу, а Егоровна расхохоталась так, что будь, кто еще, в доме, сбежались бы непременно.

– Няня! Ну, что смешного? – Лиза хотела обидеться за полотенце, но тут же сама расхохоталась за компанию.

– Ох, дитятко, насмешила всласть! – Егоровна чуть утихла и вытирала полотенцем уголки глаз. – Твой отец мне по гроб жизни – благодетель!

– Ну, и что? Будто в благодетеля нельзя влюбиться? – уже вовсю разошлась Лиза. – Или ты считаешь, что разница в происхождении – это непреодолимое препятствие? Но ведь чувства-то они ж не спрашивают, приходят и всё!

– Много ты знаешь, пигалица, что как приходит! – в тон ей продолжала опасный разговор няня, но вдруг посерьезнела и сменила тон на задушевный: – А я, дитятко, и взаправду так считаю. Муж и жена должны быть – ровня. А не то все одно, придет время – либо из гордости, либо со зла, либо по глупости, а ткнут носом. Не его родня, так твои друзья. Не другие, так он сам. Не тебя, так – его! Умная баба всегда это в душе держит. Вот Наташка, видать, потому и не пошла за него тогда.

– Наташка? Это Наталья Гавриловна? Так разве… Она же мужа своего любила!

– Любила. И женой ему была верной и преданной. И счастлив он с ней был по свой последний денечек.

– Так как же ты тогда говоришь про нее? Потому и не пошла, что другого любила. Не из-за богатства же ей было за отца идти!

Егоровна молча глядела то в окно, то на Лизу, словно решая, стоит ли продолжать эту тему. Но такие разговоры затеваются редко, а прерываются только от недоверия, либо от чужого вмешательства. В доме стояла полнейшая тишина, Егоровна встала помешать суп, да села обратно на свою скамеечку.

– Рано с тобой, цыпленком, про такое говорить. Глупая ты еще сердцем, жизнь тебя не трепала, да, и, слава Богу. Возьмешь да вдругорядь ненароком хорошего человека и обидишь словом. Или к отцу с расспросами полезешь, а ему, может, не тебе, а самому себе еще не на всё отвечено. Ну, что, птаха?

– Няня! Я клянусь! – Лиза прижала кулачки к груди.

– Не клянись, дурное это. Просто держи при себе. Конечно, не из-за богатства. Да Антон-то в пору жениховства уже тоже был при хорошей мошне. Сам крепкий, статный, надежный. Скажет – отрежет. Рубанет – навеки! Ручищи такие, обнимет – помнет, защитит – убьет! А папенька твой… Стихи, романы, музыка. Сам аки Лель – нежный да ласковый. Эх! Видела я, как она на него в ту пору смотрела. Это сейчас у вас всё проще стало, вон ты говоришь свободно про разницу происхождений. Тогда все не так было, и помыслить-то не всякий мог. Да ты подумай, ну, а кто она-то тогда была? Не для двух своих ухажеров, те ясно дело, окромя нее ничего вокруг не видели. А вот в нашем хоть доме – бабушка твоя, гиацинт бархатный. Кто против нее девка Наташка – полевая ромашка? Дочь пришлого Гаврилки? Это сейчас она дама. Такую жизнь прожила, и горя повидала, и сына одна выдюжила, и мужнее дело продолжила. А тогда она правильно выбрала. По себе.