Василий Добрынин - Что такое ППС?

Картина из новых, вчера еще незнакомых штрихов, сложилась примерно такая. «Где-то, какой-то шальной урожай собирает Виталик. И в хитрую дырку выносит. И платит тому, кто стоит возле этой дырки. А вот «Чемоданы» – какой урожай собирают они! Ну, а я, где стою?»

Интересная картина, которую не рисовал бы Славик, но Виталик возбудил, навел на мысль.

Обидеть хотел, или так, посмеялся Виталик, однако, «Психолог», – он брякнул не зря. Возбудил процесс творческого мышления…

***

«И больше нет ничего – все находится в нас!» – песня Виктора Цоя, которой Иван Сергеевич, целиком никогда не слышал, звучала в душе лейтмотивом. Дети и молодежь от нее, и от Цоя вообще, балдели, и слышать его приходилось часто.

«Перемен. Мы ждем перемен!» – как было не слышать бывшего кочегара? Окончательно и безнадежно, у всех на глазах, продолжал разрушаться старый, худой, может быть, но привычный, мир. Ничего не осталось в хозяйстве. Техника не на ходу, площади без посевов. И опустевшие, как в войну, изваяния – боксы, ангары, служебные помещения. Все, что осталось Сергеевичу, – руководителю этих руин. И картина полная.

Держава бросала Сергеича и миллионы других, на «подножный корм». Беднел, опускался, терял себя тот, кто Державе верил. А верить привыкли.

По этой причине и сон назывался «Хер-сон!» Работники ОПХ перешли на подножный корм, растащили технику, шифер, резину, металл и стекла – все, что можно было бы сделать бартером в элементарных и мелочных сделках – на жизнь. Но и зарплату просить уже не приходили: зачем ноги бить понапрасну?

«Хер-сон!» потому еще становился плохим и насущным делом, что директору нужно было кормить семью. Тут он был на пределе, не знал, как и все, – что делать? Но, теперь: «Все находится в нас!» – тут разве, Цой не прав?

Крушение общества и экономики, от которых веяло страхом; которые переживал он серьезно: за ОПХ, за себя и людей, за семью – того страха не стоили. Сергеич сошелся с Виталиком, и забывал, что еще недавно, не мог прокормить семью. Уже мог поменять машину. И думал о том, чтобы сахар, полученный в счет аренды, под видом зарплаты давать народу. А народ догадается сам – отвезет через поле в Россию, куда и Виталик, – и будут деньги…

«Все находится в нас!» Не верил бы в это, уставший как все, в меру честный, Иван Сергеевич – но пройдоха Виталик принес свою правду, и убедил в непререкаемой силе. «Да за него нам молиться надо!» – думал, имеющий совесть, Иван Сергеевич…

Беднеет и опускается тот, кто Державе верит. Сергеич ей больше не верит. Виталик пришел и отменил эту веру. Дай бог…

***

В казенном заведении, где суетились служивые люди, шурша документами и разновалютной денежной массой, Лахновского не забывали, а он, почему-то забыл. Забыл, почему-то дорогу в отдел государственной службы, в котором «сердечность чиновника» проявлялась на голову выше, чем во всех прочих отделах и службах.

«Что-то случилось?» – гадает чиновник, готовый как прежде, и впредь «сочувствовать» сахарному бизнесу Лахновского. Менее гордым в таких обстоятельствах выглядит тот, кто звонит первым. «Пусть буду первым, менее гордым – клиентов терять, это хуже…» – вздыхает чиновник и тянется к трубке.

– Альфред Петрович, Вы? А Вы меня узнаете?

– Конечно. Что Вам, дорогой?

– Как здоровье Ваше, дела?

– Ничего, слава богу.

– Очень рады за Вас. Очень. Да, вот давненько что-то, не беспокоите нас. Мы хотим напомнить, что как всегда будем рады помочь Вам.

– Бог мой, да разве я сомневаюсь? Нет, я Вам верю, и процветания искренне Вам желаю.

– Спасибо… – помялись в трубке.

– А вот что скажите-ка, друг мой, – просит Лахновский, -Вы ставки за свой документ не меняли?

– Вообще-то, меняли. Да только для Вас все останется те же.

– Спасибо, и мой дружеский привет Ломаке! – положил телефонную трубку Альфред Лахновский.

Звонивший, конечно, был в курсе, что сорок тонн потерял Лахновский, при том, что была лицензия. Но к чиновнику, к ведомству, и документу ведомства, претензий быть не могло. Так случилось: несчастный случай…

Но разговор с Лахновским не успокоил сомнений Худшее было в том, что не сумев вернуть потерянный сахар, Лахновский откажется от этого бизнеса…

.

***

«А потом мы с кумой! – предвкушал на сегодня, на вечер банщик Евсеич У меня на нее всего хватит: и жару, и пару, и коньяку с антрекотом!» Евсеич готовит баньку для самих Степана Иваныча и Альфреда Петровича. Они – птицы не из большинства, что птицами бывают до тех пор, пока не сильно пьяны, а выпив – те же, что лакают водку в подворотне, на чужих поминках – свинюки, проще говоря, которые потом, что не съедят – не мелочатся – прут с собой, оставив только безобразие, которое Евсеич и ко рту не поднесет. Питье – к нему не пристает зараза, он, конечно посливает для себя…

А эти – даже говорят не так, как те, кто показушно делает себя. Эти – говорят, как те, кто делает погоду. И без матов. Их даже слушать интересно. Но главное: не съели – с богом, аккуратно, тихо, оставляют на столе. «Кума, – по телефону звякнет банщик, – слышишь, приходи. Прибраться мне поможешь…» Она поймет. Придет. И на двоих, великолепно выйдет у него с кумой.

Паутина

– Ты, я так слышал, Альфред, отказался от Ломаки?

– Да не в обиду – это бизнес.

– Обидится. А все лицензии – не забывай, – под ним.

– Он что, злопамятный?

– Не знаю. На меня он не высказывал обид…

– Воспитан хорошо, не смеет первому лицу губернии высказывать обиды.

– Я в бизнес твой не лезу, может, ты берешь тайм-аут, может быть, не возишь сахар. Но обстоятельства склоняют к дружбе, не стоит игнорировать Ломаку…

– Да, поклонюсь, при случае… – подумав, согласился Альфред.

Друзья махнули по «Смирнову», попарились, поплавали в бассейне. «Смирнов» шел мягко, хорошо, в контрасте с холодом и жаром. И вот, когда приходит, как вечерний звон, усталость… Такая же, малиновая, благостная, истома, в конце нормально прожитого дня, невольно хочется сказать спасибо. И день грядущий, будет для того полнее, кто сказал спасибо, кто ценит день минувший.

– Доброе чтить надо, Альфред, – неторопливо и торжественно, наполнил рюмочки Степан Иванович, – почтим же доброй памятью КПСС и нашу власть Советскую. Не забывай – они нам дали все, что у нас есть!

Альфред почтенно столкнул рюмку, с рюмкой собеседника.

– Да-а уж, – сожалел, закусывая, Альфред, – кто мог думать, как судьба ударит: «Я проснулся – здрасьте – нет Советской власти!» Рухнула держава, по земле – морщинами Вольтеровского лба – пролегла паутина границ.

– Хорошо ты сказал: «Паутина границ». Сколько мух, в виде судеб людских, попадутся, влипнут, высохнут в ней -не счесть! – сокрушенно вздыхает Степан Иванович.