Оак Баррель - Десять поворотов дороги

– Ты ведь не прекратишь?

– Нет. Пусть немного позабавят друг с друга. Представь: гномы и тролли – лучшие друзья! Те и другие охотятся на людей, сами не понимая, какого хрена происходит. Каково?! Нехилое приключение, дорогуша. Шикарная пьеса. И я не намерена ее прозевать, – твердо сказала гостья. – Сестра… – начала она было, посмотрев на обманчиво хрупкую фигуру хозяйки, что смотрелась куклой рядом с пришедшей, но тут же перебила сама себя: – Много дел, милочка! Не скучай и не переборщи с этим, – она кивнула на бутылки. – Я оставляю твой дом.

С такими словами закованная в латы женщина легко подняла меч весом с конскую ляжку и вышла через распахнувшиеся перед ней двери. За ней тянулся шлейф сладковатого запаха свежей крови.

Леди Ралина даже не проводила ее взглядом.

Глава 14. КАЖДОМУ СВОЕ

В последние дни заметно похолодало, так что ворота оставляли закрытыми даже на ночь. Лошади с храпом вдыхали тяжелый воздух. Самые молодые беспокойно били копытами в деревянный настил, кроша в пыль солому на полу. Под крышей яростно возились птицы, устроившие гнезда среди стропил. Время от времени с деревянных балок вниз срывался очередной кот, оглашая конюшни матом отчаянья.

Тунгри не любил это время. Не потому даже, что становилось больше забот, что день был короток и мир по шею стоял в холодной темноте. Он сопереживал лошадям, зная за столько лет, насколько мучительно этим умным и жизнерадостным животным, рожденным нестись свободными по высоким травам, стоять взаперти здесь, в дощатой полутьме, жуя зачерствелую солому, или тащиться изнуренными на ветру, ломая взгляд о стиснутую шорами картинку убогих улиц.

Он шептал лошадям часами в сером сумраке только им одним известное, стоя рядом в пропотевшем ватном халате. Иногда совсем тихо, иногда чуть громче, чтобы было слышно во всех стойлах. И тогда лошади затихали до утра.

Потом, уже к полуночи, Тунгри шел в пристройку, которую занимал двадцать лет, и, не вздувая огня, ложился спать тут же на голой лавке. Ему снился сон, в котором он сам был другим, юным, наделенным мягкой податливой судьбой, лишенной троп, которая могла, казалось, вывести его куда угодно. Той судьбой, что с годами обратилась из гибкой от соков ветви в сухую жердь, приставленную к бревенчатой стене, вырваться за которую ему уже не было дано.

Но иногда, очень редко, он тоже слышал тихий шепот у своей головы и улыбался во сне, растворяясь в лучистом чуде…

В дверь пристройки настойчиво постучали.

***

На удивление скоро после прибытия сполна насладившись столичным гостеприимством, путешественники поспешили выбраться наружу тем же путем, что вошли в город, – не хватало еще заблудиться в этих змеиных гнездах…

Обнаружив какую-то покосившуюся конюшню у Северных ворот, за место в которой драли фантастическую цену, они наконец высушили одежду и вдоволь наелись горячей жирной похлебки, от которой всех шестерых потянуло в сон.

Как оказалось (что бы никогда не пришло в голову жителю деревни), особо дорого было устроить на ночлег немолодую покладистую Клячу, за место для которой просили едва не больше, чем за всю остальную труппу, – не считая Аврил, которой тут же и не раз многие предложили ночлег, за который обещали заплатить сами.

Растянувшись на пахучем сене, они проспали так сутки напролет, наслаждаясь теплом и абсолютным покоем. Только изредка во дворе брехали собаки, да какой-то особо настойчивый петух гонялся за своим гаремом – судя по отголоскам скандала, безрезультатно и с потерями для себя.

Затем путешественники встали и основательно заправились беконом с тушеными бобами, пока глаза не полезли на лоб от сытости. (Важным открытием стало то, что, придерживая их ладошкой, можно съесть вполовину больше.)

После ужина все снова зарылись до носа в сено с твердой убежденностью никуда из него не выбираться до конца времен. Рай на земле вполне мог выглядеть как отгороженный досками угол в старой конюшне, плюс дымящийся котел с сытным варевом. И никакого расписания. Времена суток тоже пусть постоят в сторонке. И очень кстати, что тут вовсе нет окон. Отсутствие золотых канделябров, так и быть, скрипя зубами, перетерпим. Как и сортир во дворе – тоже мне проблема столетия…

***

– Утром надо разведать, что да как, – раздался в темноте голос Хвета. – Пора приниматься за дело, денег у нас не пропасть.

За перегородкой дернулась во сне лошадь.

– Спи уже, а, Хвет…

– Я выспался.

– О… – мученически застонала Аврил.

– Пройдем по площадям, место присмотрим, – присоединился к нему Бандон. – Тут, небось, еще платить придется, чтоб выступать дали…

– Бан, заткнись.

– Прости, Аврил.

– Надо найти ночлег подешевле. Этот урод-хозяин содрал с нас как за дворец! – возмутился Гумбольдт из своего угла, потягиваясь со скрипом и щелчками, будто кто-то ломал на части старую прялку.

– Заткнитесь вы все! Я хочу спать! – закричала Аврил, перепугав Клячу. Лошадь отчаянно заржала и ударилась боком в стенку.

– У-ук! – заявил о себе макак.

– Ты еще не выспалась? – сочувственно поинтересовался Гумбольдт.

– Сколько раз нужно сказать об этом?!

– Ладно, утром разберемся, что делать…

– Приятных снов.

– Ага.

После минутной тишины из темноты выдал тираду Хряк – оттуда, где, по разумению, никого не могло быть:

– Если кто пойдет в сортир, не наступите на меня. Тут у двери прохладнее… – толстяку вечно было жарко, и он искал, где бы прилечь на сквозняке.

– Сходим тебе на голову, – живо пообещал ему Гумбольдт.

– Поцелуй меня на ночь, безмозглая каланча, – ответил Хряк старому другу. – Ай-й-о!

– Еще слово, Хряк, и я кину в тебя поленом, – пообещала добрая фея Аврил, снова заваливаясь на подстилку.

– А это что было?!

– Первое полено.

– Ты мне чуть глаз не выбила!

– В следующий раз буду точнее. И заткнитесь вы все, ради всех богов! И ты тоже, Гум, – строго предупредила девушка, по звуку нащупывая следующий метательный снаряд.

– Я ничего и не говорил.

– Гум!

Тишина.

– Пойду пройдусь.

– Я с тобой.

Шаги и шорохи в темноте.

– Ай! Я же просил! Ты наступил мне на лицо, кретин!

– Проваливай с дороги, жирдяй, ты припер дверь.

– У-ук?

– Аврил, ты идешь с нами?

– Да!!!

***

Пока комедианты заняты разведкой ночного города, соберем часть разбросанных камней, ибо безусловным упущением со стороны автора является то, что мы еще ни разу не остановились на жизнеописании и чувствах весьма необычного молодого человека, каковым, бесспорно, является спасенный комедиантами оборванец, угодивший в яму в зарослях ежевики.

Не будем юлить: в его голове и без того, чтобы прибиться к странствующей труппе, хватало тараканов, жуков-древоточцев и других куда более крупных тварей. Скажем, он был одним из немногих, у кого там прогуливались бизоны и мамонты – к тому же стадами, тесня друг друга на тощих пастбищах.