Оак Баррель - Десять поворотов дороги

***

В некоторый момент, когда бегство перестало быть самоцелью, как и у всякой наспех снявшейся в путь компании, у пополненной Киром труппы возник вполне резонный вопрос: куда именно они собираются попасть?

Северный кантон – самый большой в Кварте, и простор для выбора был велик. Велик настолько, что Буриданова осла просто разорвало бы на части, столкнись он с такой напастью.

Повозка стояла под чистым до горизонта серо-голубым небом на лугу у перекрестка четырех дорог. По одной она только что прибыла, влекомая пожилой кобылой, три другие предоставляли роскошные варианты для того, чтобы оказаться не там, где нужно.

Поскольку задумчивость лучше всего сочетается с приемом пищи, то и совещание было совмещено с обедом. Спор стал гораздо приятнее обставлен – от чего не становилось яснее, куда направить Клячу и собственные стопы, ибо одновременно в повозке со скарбом людям было не поместиться.

В тот памятный момент смиренное и вполне довольное ситуацией животное ощипывало прошлогоднюю траву в маленькой низине у ручья, пересекавшего одну из названных дорог.

Артисты расположились вокруг складного столика с дымящимся похлебкой горшком, а рядом, рождая веселые надежды, на костре жарился захваченный в плен одинокий гусь, найденный в кустах у ручья.

– Чего бы нам не использовать свой же гадальный ящик? – подозрительно вкрадчиво предложил Гумбольдт, вгрызаясь в невесть где добытый огурец размером с голень.

Чей-то огород, вестимо, недавно подвергся нападению сей прожорливой оглобли, одетой в подобие сарафана из куска паруса.

– Ты это серьезно? – ложка в руке Хвета застыла на полпути между горшком и открытыми ее принять устами, обрамленными недельной бородкой.

Даже Бандон на секунду задумался над происходящим, что было не в его стиле. В том смысле, что если он вдруг задумывался над чем-то, то это, как правило, было сродни тектоническому процессу – долго, масштабно и предсказуемо разрушительно.

– Чтобы решала обезьяна? – выдал умозаключение гигант, в отличие от своего порывистого друга, уже после того, как заглотил порцию похлебки.

– Не обезьяна, а гадальный ящик. Мир, знаешь ли, того – непознаваем! – воздух пронзил длинный перепачканный сажей палец. На конце его искрились кристаллики соли, придававшие воровски добытому овощу необходимые вкусовые кондиции.

Все внимательно посмотрели на выставленный на обозрение хватательно-указательный орган: аргумент, конечно, не из самых-самых, да и зрелище, кладя руку на сердце… Но, что подкупало, Гумбольдт, кажется, говорил всерьез.

– Интересно будет, если выпадет возвращаться в Сыр… – хихикнула Аврил, вытерев губы платочком, некогда бывшим белым и все еще сохранившим кружева, если не цвет.

– И как ты собираешься все это проделать? Будут танцы голышом у костра? А может, тебе чего-нибудь воодушевляющего покурить вместе с макаком – чтоб вернее вышло?

– Пожевать в полночь мох? – предложил Кир, поливая водой шипящий гусиный бок.

– Съесть гусиный клюв? – высказала идею Аврил, поглядывая на барбекю. – Не готово еще?

– Нет.

– У меня есть голова летучей мыши, – как бы невзначай вставил здоровяк, подтягивая горшок к себе.

Теперь все уставились на Бандона.

– Бабуля дала на удачу, когда уезжал. Она деревенская колдунья, – объяснил тот, обводя взглядом замершую от любопытства компанию. – Что?! Это древний культурный пласт нашего народа! – выдал громила, еще больше удивив окружающих наукообразной сентенцией, чем предложением отведать сушеного нетопыря.

– И как поживает твоя бабушка? – Аврил аж прищурилась от интереса.

– Пишет, у соседки ноги ломит каждую зиму. Старая совсем стала. Ну, соседка-то… Про урожай пишет… Как пишет… Ей сеструха моя выводит, а бабуля с буквами не того.

– А сама она как? Бабушка твоя?

– Сама-то?.. Да что ей станет? Она крепче слоновьей ляжки! Брат жалуется, что дерется, когда он медленно соображает. Это уж сеструха ниже приписывает – ото всех наших. Главное от бабули, и от других понемногу.

– Твой брат, значит?

– Ага. Старшой. Всегда меня доставал. Здоровый, как баобаб! – Бандон поднял ложку над головой, показав какой именно: – Такой ростом.

– Я почему-то резко зауважал его бабушку, – констатировал Хвет.

– Присоединяюсь, – присоединился Кир.

– Вся округа ее уважает. Кому охота проснуться утром лягушкой? Или макакой? – Бандон покосился на Педанта, словно ожидая нечаянно узреть в нем напортачившего бабулиного соседа. – Но обычно она по-доброму: двинет посохом – и вся наука. Посох у нее… Во! Толщиной с руку.

– Убежден, Гум: тебе необходимо сожрать эту засушенную башку, иначе предсказание не сбудется, – отрезал Хвет, обращаясь к властителю огурца. – Бан, выкладывай, где она у тебя?

Здоровяк полез в поясную сумку.

– Бандон, это была шутка. Ведь так? – Гумбольдт уставился на Хвета.

– Не уверен. Но, единственно, я думаю, мышиную голову лучше приберечь для более важного случая. Не будем переводить такую ценность на сухопарого раздолбая, который не делится огурцом с друзьями.

Бандон оценивающе посмотрел на товарищей и пожал плечами: мол, не надо так не надо, самому сгодится.

– Мне их так дали, – ответил грустный клоун. – Честно.

– Так у тебя их еще и много?! – напустились на него друзья.

– Давай-давай-давай! Мы, блин, не потерпим отказа!

Глава 34. ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ АКТЕРЫ

На поляне возвышался серый неумело поставленный шатер, отдаленно напоминавший павильон шапито.

– За эту хрень ты отдал наши полугодовые сбережения, – Аврил, скрестив руки на груди, укоризненно посмотрела на брата.

– Что говорит, скорее, о ничтожности наших сбережений, чем о дороговизне этой замечательной хрени, – парировал довольный собой акробат.

– А мне нр-равится! – прогудел Бандон, продолжая подбрасывать гирю в два Хвета весом.

– А мне это кажется полным идиотизмом, – уныло присоединился к обсуждению Гумбольдт – да что от него еще можно ожидать? – Хвет, ты жалкий фигляр и пройдоха. Лучше было просто запихать деньги в зад корове на той ферме, где ты это купил, и пойти дальше.

Со времени гибели Хряка Гумбольдт стала невыносим в своем занудстве. Если бы он был поэтом, то написал бы, наверное, рвущую сердце балладу из шестисот строк, но поскольку он был всего лишь лицедеем-вором-самоучкой, то ничего более путного, чем вялое сквернословие от него ожидать не приходилось.

– Кир, мнения разделились. Что скажешь ты? Как эта, ну, фигура на все лады?

– Общественная фигура, – устало поправил тот, в тысячный раз принимая острословие товарищей близко к сердцу. – Я считаю, что это цивилизованно .

– О! Ты слышала, Аврил, толстозадое дитя улиц? Цивилизованно! Не хрен собачий это сказал, а уважаемый член общества. Разница тонка, но тем не менее.