Фридрих фон Хайек - Рынок и другие порядки

Так и получилось, что в Японии особенно широко изучались те ветви европейской традиции, которые восходят к Платону в Древней Греции, были возрождены в XVII в. Декартом и Гоббсом и раздували этот культ разума через работы Руссо, Гегеля и Маркса [132] [Здесь и в следующем абзаце Хайек пытается отделить для своих японских слушателей представителей рационалистической традиции, которые являются основной целью его критики в этой лекции, от представителей предпочитаемой им традиции, которую в разных местах он называет «истинным индивидуализмом» (в Финлеевской лекции), «британской традицией» и «эволюционной концепцией» – последние два названия встречаются в «Конституции свободы» (The Constitution of Liberty, ed. Ronald Hamowy, vol. 16 (2011) of The Collected Works ofF. A. Hayek, chapter 4 <���Хайек Ф. Конституция свободы. М.: Новое издательство, 2018. Глава 4>. Четкое разделение столь большого числа мыслителей прошлого на два лагеря не встретило всеобщего одобрения; вот лишь один пример: привязка Декарта к Гегелю и Марксу представляется непродуманной. Ср. редакторское введение в: Hayek, Studies on the Abuse and Decline of Reason, p. 13, note 33; pp. 39–40, note 115. – РеД.] . Моей главной целью было предупредить, что именно школы, которые дальше всего зашли в развитии того, что может показаться самым характерным элементом европейской традиции, зашли столь же далеко в своем заблуждении, как и те, кто склонен недооценивать ценность сознательного разума. Ведь разум подобен опасной взрывчатке, которая может быть очень полезна при осторожном обращении с нею, а может, при неосторожности, взорвать цивилизацию.

К счастью, этот конструктивистский рационализм является не единственным элементом европейской философской традиции, хотя нужно признать, что им окрашены взгляды величайших наших философов, в том числе даже Иммануила Канта. Но по крайней мере за пределами коммунистического мира (где конструктивистский рационализм взорвал-таки цивилизацию) мы находим иную традицию, более скромную и менее амбициозную, которая меньше ориентирована на строительство грандиозных философских систем, но внесла куда больший вклад в фундамент современной европейской цивилизации, и особенно в политический порядок либерализма (тогда как конструктивистский рационализм был всегда и везде враждебен либерализму). Эта традиция также восходит к классической античности, к Аристотелю и Цицерону, дошла до современности главным образом через труды св. Фомы Аквинского, а в последние столетия развивалась главным образом в работах политических философов. В XVIII в. это были преимущественно оппоненты картезианского рационализма – Монтескье, Давид Юм и шотландские философы его школы, в частности Адам Смит, который создал истинную теорию общества и роли разума в развитии цивилизации. Мы в немалом долгу перед великими либералами Германии Кантом и Гумбольтом, которые, однако, подобно Бентаму и английским утилитаристам, не вполне избежали фатальной привлекательности Руссо и французского рационализма. В своем самом чистом виде эта школа политической философии еще раз проявляется в работах Алексиса де Токвиля и лорда Актона; основы социальной теории впервые после Давида Юма были отчетливо переформулированы в работах основателя австрийской школы экономической теории Карла Менгера. Среди современных философов велика роль профессора Карла Поппера, который дал важные новые основания этому течению мысли. Он назвал это течение «критическим рационализмом», что, по моему мнению, очень удачно выражает отличие от наивного рационализма или конструктивизма. Мне представляется, что это лучшее название для обозначения общей позиции, которую я считаю наиболее разумной.

Моей главной целью было привлечь ваше внимание к этой традиции. Скорее всего, вы найдете в ней меньше нового и сенсационного, чем прежние поколения японцев находили в школе Декарта – Гегеля – Маркса. Сначала она покажется вам менее волнующей и возбуждающей – она не дает того восторга или даже интоксикации, как культ чистого разума. Но я надеюсь, что вы обнаружите в ней духовное родство. Поскольку это не одностороннее преувеличение, имеющее корни в определенной фазе европейского интеллектуального развития, но

истинная теория природы человека, она даст основания для развития, в которое вы сможете внести собственный вклад исходя из собственного опыта. В этом представлении о разуме и обществе находится место для роли традиции и обычая. Она позволяет нам понимать много такого, к чему оказываются слепыми те, кто был воспитан на грубых формах рационализма. Она показывает нам, что порой уже существующие, никем не изобретенные институты и установления могут представлять собой лучшую рамку для роста культуры, чем весьма хитроумные разработки.

Президент Мацусита [133] Д-р Масатоси Мацусита, президент университета Рикьо, председательствовал во время доклада. в иной связи задал мне вопрос, имеющий самое прямое отношение к делу, но на который я тогда не смог ответить. Если я верно понял, он спросил, не могут ли порой люди, полагающиеся на конвенциональные институты, а не на изобретение их, обеспечивать большую свободу индивидам, а значит, и большие возможности развития, чем те, кто пытается сознательно сконструировать все институты или пытается их переустроить в соответствии с принципами разума. Я полагаю, что ответ должен быть «да». Пока мы не научимся опознавать подходящие границы для вмешательства разума в дела общества, будет сохраняться опасность, что, пытаясь навязать людям то, что мы считаем рациональным паттерном, мы просто задушим ту свободу, которая есть главное условие постепенных улучшений.

Двусмысленность, заключенная в названии настоящей работы, не случайна. Ее главный предмет – это, конечно, та роль, которую в экономическом анализе играют предпосылки и допущения относительно знаний, имеющихся у различных членов общества. Но это никак не отделяется от другого вопроса, который можно рассматривать под тем же заголовком, – в какой мере формальный экономический анализ дает какое-либо знание о происходящем в реальном мире. Действительно, мой главный тезис будет заключаться в том, что тавтологии, из которых состоит формальный равновесный анализ экономической теории, можно превратить в высказывания, которые что-то говорят нам о причинных связях в реальном мире лишь постольку, поскольку мы способны наполнить эти формальные положения содержательными утверждениями о том, как приобретаются и передаются знания. Короче говоря, я намерен показать, что эмпирический элемент в экономической теории – единственная ее часть, имеющая отношение не только к импликациям из заданных предпосылок, но также к причинам и следствиям и ведущая нас таким образом к выводам, поддающимся (во всяком случае в принципе) верификации [135] ческий порядок. Челябинск: Социум, 2011. С. 41–68>. – РеД.] Или, скорее, фальсифицируемости. Ср.: Karl Popper, Logik der Forschung (Vienna: Springer, 1935), passim. [Австрийский философ науки Карл Поппер (1902–1994) ввел фальсифицируемость как критерий демаркации научных и ненаучных высказываний в параграфе 6 своего сочинения «Logik der Forschung», с. 12–14; ср.: Popper, The Logic of Scientific Discovery (New York: Basic Books, 1959), pp. 40–42 <���Поппер К. Логика научного исследования. М.: Республика, 2004. С. 37–40>. Хаберлер подарил Хайеку экземпляр книги Поппера вскоре после ее публикации, после чего Хайек пригласил Поппера выступить с докладом на основе первой версии его будущей книги «Нищета историцизма» на семинаре Хайека в Лондонской школе экономики в июне 1936 г. Позже Хайек сообщил, что добавил это примечание, когда статья находилась на стадии гранок. См.: F. A. Hayek to T. W. Hutchison, May 15, 1983, in the Friedrich A. von Hayek papers, box 26, folder 8, Hoover Institution Archives, Stanford University, Calif. – Ред.] , – состоит из утверждений, касающихся приобретения знаний.