Милтон Фридман - О свободе

Посмотрим теперь на тот же вопрос с точки зрения родителей. Если вы хотите, чтобы ваш ребенок был материально обеспечен в своей жизни, вы можете достичь этого разными способами: заплатить за его образование, что даст ему возможность приобрести профессию, приносящую больший доход; помочь ему открыть собственное дело, чтобы он получал больше, чем если бы работал за зарплату; либо же оставить ему недвижимое имущество, доходы от которого позволят ему жить лучше. Разве есть с точки зрения этики какая-то разница между этими тремя способами распорядиться вашим собственным имуществом? И если после уплаты налогов государству у вас остаются какие-то деньги, то неужели государство должно позволять вам тратить их на прихоти и разгул, но не разрешать оставлять их вашим собственным детям?

Возникающие здесь морально-этические проблемы весьма деликатны и сложны. Их нельзя разрешить при помощи таких упрощенных формул, как «справедливая доля для всех». В самом деле, если принимать эту формулу всерьез, то с детьми, обладающими меньшими музыкальными задатками, следует заниматься музыкой больше, чем с кем бы то ни было, чтобы компенсировать то, чем их обделила природа, а детям с выдающимися способностями надо вообще закрыть доступ к музыкальному образованию. Точно такое же рассуждение будет справедливо и для других категорий прирожденных способностей. Может быть, это и «справедливо» по отношению к тем, кому недостает таланта, но будет ли это справедливо по отношению к одаренным, не говоря уже о тех, кому придется работать, чтобы оплатить обучение юных бездарностей, или о тех, кто будет лишен возможности воспользоваться плодами дарования, которое получило бы должное развитие?

Жизнь несправедлива. Соблазнительно думать, что общество или государство может исправить то, что было порождено природой. Но важно также понять, каким благодеянием зачастую оказывается для нас все та же порицаемая нами несправедливость.

Ничего нет справедливого в том, что Марлен Дитрих появилась на свет с прекрасными ногами, на которые все мы не можем наглядеться, или что Мохаммед Али родился с физическими данными, которые позволили ему стать знаменитым боксером. В то же время миллионы людей, любующиеся ногами Марлен Дитрих или наблюдающие одну из схваток Мухаммеда Али, оказались в выигрыше в результате того, что несправедливая природа произвела на свет этих людей. Что это был бы за мир, если бы все были похожими друг на друга как две капли воды?

Разумеется, это несправедливо, что Мохаммед Али имеет возможность заработать миллионы долларов за один вечер. Но разве не было бы еще более несправедливым по отношению ко всем поклонникам его таланта, если бы во имя каких-то абстрактных идеалов равенства Мохаммеду Али не разрешили заработать за один вечер (вернее, за все дни тренировок и подготовки к этому поединку) больше, чем зарабатывает за день неквалифицированный докер? Не исключено, что это даже и можно было бы проделать, но в результате люди оказались бы лишены возможности наблюдать Мохаммеда Али на ринге. Мы весьма сомневаемся в том, что он согласился бы соблюдать жесткий режим тренировок или подвергать себя всем тяготам и риску, связанными со столь изнурительными спортивными схватками, как те, в которых он участвовал, если бы его гонорар был ограничен зарплатой неквалифицированного докера.

Еще один аспект сложной проблемы «справедливого распределения» может быть проиллюстрирован на примере какой-либо азартной игры — например, игры в рулетку. Участники могут начать играть с одинаковыми стопками фишек, однако по ходу игры они станут неодинаковыми. К концу кто-то может остаться в большом выигрыше, а кто-то — в большом проигрыше. Следует ли во имя идеалов равенства требовать от выигравших, чтобы они возместили ущерб проигравшим? Это лишило бы игру всякого интереса и не понравилось бы даже самим проигравшим. Можно себе представить, что один раз они будут приятно удивлены таким поворотом событий, но сядут ли они еще когда-нибудь за стол, зная, что при любом исходе игры они окажутся в конце ее в том же положении, что и в начале?

Этот пример имеет гораздо большее отношение к реальной жизни, чем можно предположить на первый взгляд. Ежедневно каждый из нас принимает решения, связанные с каким-то риском. Иногда это серьезные решения с большой долей риска: какую выбрать профессию, на ком жениться или за кого выйти замуж, купить ли дом или сделать иное крупное капиталовложение. Но чаще риск не так велик: например, когда мы решаем, какой посмотреть фильм, пересечь ли улицу, по которой движется поток машин, приобрести одни ценные бумаги или другие. Однако в каждом из этих случаев существует один ключевой вопрос: кому решать, какой именно принять риск? Ответ на него, в свою очередь, зависит от того, кто именно будет нести убытки в результате возможных последствий принятого решения. Если эти убытки будем нести мы сами, то мы вправе и принять решение, но если они лягут на плечи кого-то другого, то должны ли мы (и будет ли нам позволено) поступать по собственному усмотрению? Если вы играете в рулетку за кого-то другого его деньгами, то разве можно требовать, чтобы он предоставил вам полную свободу действий? Почти наверняка он этого и не сделает — но, наоборот, установит какие-то пределы вашей свободе принимать решения и сформулирует свод правил, которые вам надо будет соблюдать. Возьмем совершенно другой пример: если правительство (то есть ваши сограждане — налогоплательщики) принимает на себя возмещение всех убытков в случае если ваш дом будет затоплен наводнением, то можно ли позволить вам свободно решать, строить ли дом, например, на заливном лугу? Так что непрерывно усиливающееся вмешательство правительства в наши личные решения отнюдь не случайно шло рука об руку с усилением кампании «за справедливую долю для всех».

Система, при которой люди сами делают выбор — и сами расплачиваются за большинство последствий своих решений — была доминирующей на протяжении почти всей нашей истории. Эта система дала Фордам, Эдисонам, Истманам, Рокфеллерам, Пенни стимул к тому, чтобы преобразовывать лицо нашего общества на протяжении двух последних столетий. Она также предоставила и другим людям стимул к тому, чтобы, ставя на карту свои капиталы, финансировать рискованные начинания, предпринятые этими дерзкими изобретателями и промышленными гениями. Конечно, на этом пути многие терпели неудачи, и, вероятно, проигравших было больше, чем тех, кому улыбнулась фортуна. Мы не помним имен неудачников. Но в большинстве своем они знали, на что идут, и сознавали, что рискуют. И независимо от того, выиграли они или проиграли, благодаря их готовности принять риск общество в целом выиграло.