Коллектив авторов - Методологические проблемы социально-гуманитарных наук

В эпоху раннего неолита возник новый тип погребений: тело умершего укладывалось в позу эмбриона [Окладников 1941, 1950, 1955]. Известный ученый К. Клемен описывает воззрение, существующее у многочисленных народностей Австралии, Океании, Азии, Африки, Америки и даже Европы. Таким образом, отношение к смерти базируется на вере, что души умерших входят в материнское лоно и заново рождаются [Клемен 2002, с. 14]. Соединяя конец человеческой жизни с ее началом, первобытное мышление символически утверждает победу над смертью.

В мифологии многих народов закреплено предание о том, что изначально смерти не было, но по какой-то причине она вошла в мир [13] Мифы, связанные с происхождением смерти, обобщены в ряде работ [Lang 1886; Preuss 1930; Abrahamsson 1956]. . В качестве причины смерти могут фигурировать ошибка, оплошность или какая-то провинность людей, распря богов между собой, их злоба на людей, опасение конкуренции со стороны людей и т. п. Очень широко распространены предания о том, что когда-то люди, старея, сбрасывали старую кожу и вновь становились молодыми, но потом утратили такую способность. Во всех этих мифах смерть выступает как случайное и противоестественное явление.

Археологически доступные формы погребений, начиная с эпохи раннего палеолита, свидетельствуют о том, что концепт смерти в сознании людей этой эпохи наряду с представлениями о прекращении физического существования человека включает и такие смысловые составляющие, как вера в продолжение его существования в каком-то ином мире или ином состоянии, вера в возможность со стороны живых содействовать улучшению положения человека в загробном мире, а также вера в его будущее возращение к жизни во всей ее полноте, что, впрочем, тоже зависит от степени заботы об умершем со стороны его сородичей.

Заботливость, проявляющаяся в устройстве погребений, значительность затрачиваемых при этом материальных и временных ресурсов свидетельствуют о глубокой убежденности в возможности живых повлиять на загробную участь умерших, изменить ее к лучшему и об огромной заинтересованности в этом. Древние люди повсеместно проявляли желание и готовность жертвовать свой труд и свое время ради блага своих умерших родичей, что говорит о высочайшей степени социальной сплоченности этих людей, возможном, пожалуй, лишь для общества, мыслящего по законам партиципации.

Собственно, в этом и проявляется сила традиции. Она дает человеку непоколебимую уверенность в будущем. В некоторых доисторических культурах поражают те колоссальные усилия, которые затрачивались древними людьми ради обеспечения бессмертия для своих родичей, а тем самым и для самих себя: это и гигантские сооружения мегалита, и наскальная живопись пещер верхнего палеолита [Ocko, Roseirfeld 1967; Powell 1966, p. 31–72; Maringer 1960, p. 97–100], и погребальная культура Древнего Египта, являющая нам наиболее сложную и развитую символическую систему с многоуровневой иерархической структурой.

В целом для такого типа дискурса смерти характерно общее преобладание позитивных смысловых коннотаций: в мире, куда уходят люди после смерти, умерший получает возможность вечной жизни, соединяясь с ее источником – Богом-творцом, избавляется от страданий, которым подвержены живые, от всех превратностей посюсторонней жизни. Во взаимоотношениях между живыми и умершими также преобладают светлые мотивы: живые, имея возможность повлиять на загробную участь умершего, стараются сделать ее максимально комфортной и счастливой, а также обеспечить ему в будущем благополучное возвращение в жизнь. Со своей стороны, умерший может ходатайствовать перед высшими силами, с которыми он находится в более тесном контакте, чем живые, о благополучии своих родных и близких. Этот тип дискурса сохраняется и впоследствии в сознании, опирающемся на иудео-христианскую, мусульманскую, буддистскую, индуистскую традиции, т. е. традиции теистические, в основе которых лежит убежденность в существовании бога или богов, активно влияющих на судьбы мира – как загробного, так и посюстороннего.

Наряду с этим, преобладающим в традиционном обществе типом дискурса смерти можно выделить и другой тип дискурса смерти, резко отличающийся от первого по своей направленности и общей эмоционально-ценностной окрашенности.

Этот тип дискурса характерен для ментальности, в основе которой лежат политеистические представления шаманистического типа. Основу данного типа религиозно-мифологического сознания составляет вера в духов и возможность непосредственного контакта с ними. Как пишет известная исследовательница шаманизма А. В. Смоляк, «главная суть шаманизма – наличие веры в духов, в возможность их подчинения шаманам, в способность последних в ходе камланий перемещаться в верхние и нижние миры, чтобы бороться и побеждать злых духов» [Смоляк 1991, с. 34]. В связи с этим известный ученый А. В. Зубов уточняет, что вера в духов присуща всем без исключения религиям мира, особенность же шаманизма не в этой вере самой по себе, но в убежденности и самих шаманов, и их соплеменников в возможности и необходимости самостоятельного взаимодействия с ними – борьбы с одними духами и сотрудничестве с другими [Зубов 1970, с. 271]. Основоположник аналитической психологии К. Г. Юнг пишет: «Шаман своим знанием и своим искусством должен объяснять все неслыханное и ему противостоять. Он является ученым и вместе с тем архивариусом научных традиций племени, экспертом случая.

Окруженный почтением и страхом, он пользуется огромным авторитетом, но все же не настолько большим, чтобы его племя не было в тайне убеждено, что в соседнем племени колдун все-таки лучше» [Юнг 1994 а, с. 168–169].

В отличие от сознания теистической традиции, сознание, базирующееся на мировоззрении шаманистского типа, продуцирует дискурс смерти, окрашенный в весьма тревожные, порой панические тона. В ходе этого дискурса вера в загробную жизнь неизбежно приводит к убеждению в том, что умершие могут вмешиваться в жизнь живых нежелательным, вредным образом – мешать в делах, насылать болезни, захватывать живых в плен и уводить с собой, сводить с ума и т. п. Так, например, молодые нанайские вдовы, выходя из дома на улицу, отряхивали подол платья, так как у нанайцев считалось, что к нему могла прицепиться душа умершего мужа, который может приревновать свою вдову к кому-нибудь и в отместку причинить ей какие-нибудь неприятности. Свекрови же следили, чтобы овдовевшие невестки не трясли подол, уходя из дома, и даже нашивали на платье колокольчики, дабы душа всегда знала, где находится женщина. Только через год после смерти мужа, когда его душа удалялась навсегда в потусторонний мир, вдова могла думать о новом замужестве [Смоляк 1991, с. 102].