Коллектив авторов - Методологические проблемы социально-гуманитарных наук

Как пишет английский историк Р. Арнольд, «Ренессанс создает свой идеал, homo universale, всезнающего и всемогущего, искусного во всех областях; и как это ни удивительно, но этот идеал часто облекался в плоть и кровь уже в XIV столетии в образе многих высокопоставленных людей, как Карл IV, и других великих монархов, но яснее всего это обнаруживается лишь после того, как гуманизм одержал победу» [Арнольд 1905, с. 38]. В XV в. вошли в обычай длинные путешествия с целью познакомиться с тем или иным знаменитым человеком; город и государство начинают гордиться своими великими сынами, стремятся привлечь к себе тот или иной талант; поэтов венчают лавровыми венками, в честь победоносных полководцев устраивают торжественные шествия и т. д. «В эту эпоху Италия делается тем, чем она осталась и доныне, – классической страной местного прославления, высокопарных надписей, преувеличенного культа личности» [Арнольд 1905, с. 39].

Естественным продолжением культа личностей является имморализм, особенно характерный для представителей высших слоев общества городов Италии. Как пишет Р. Арнольд, «освобождение личности из-под гнета общества, преклонение перед замечательными людьми, а главное – ослабление всех авторитетов, в том числе и нравственных, не могло иметь непременно облагораживающего влияния на современников эпохи Возрождения» [Арнольд 1905, с. 42]. Поэтому наряду с действительно выдающимися, универсальными личностями «поражают в этот период отдельные, но не единичные личности, которых можно считать тоже своего рода универсальными людьми: универсальные преступники, виртуозы преступности. Но еще более удивительно, что ни сами эти люди, ни их современники как будто даже не имеют и представления о том, что такое преступность, вина и пр.» [там же].

Возникновение культа силы и жизни во многом было реакцией на культ смерти, господствовавший на протяжении позднего Средневековья.

Начиная со второй половины XIV в. стали появляться многочисленные рукописные книги под названием « ars moriendi » («искусство умирания»). Важное место мысль о подготовке к смерти занимает у немецкого священника Ф. Кемпийского в его книге «О подражании Христу». «Придет утро, – наставляет Ф. Кемпийский, – думай, что не доживешь до вечера. Когда настанет вечер, не смей обещать себе, что утро увидишь. Всегда будь готов и живи так, чтоб никогда смерть не застала тебя не готовым» [Кемпийский 1993, с. 75]. Со второй половины XIV в. и особенно в XV столетии в европейской культуре получил большое распространение сюжет « danse macabre » («пляска смерти») [Кемпийский 1993, с. 126; см. также: Delumeau 1983, p. 90]. Как считает французский историк Ф. Арьес, эффект этого образа заключен «в контрасте между ритмом движений мертвых и цепенением живых», а его нравственная цель – «напомнить о незнании человеком часа своей смерти и равенстве всех людей перед ней» [Арьес 1992, с. 129].

Огромное число трактатов, посвященных подготовке к смерти, появилось в XV в. Известный французский ученый Р. Шартье, посвятивший большую статью этим произведениям религиозной литературы, пишет, что они, как правило, были украшены десятками гравюр. Особенно много внимания в них уделяется последним часам жизни, мукам агонии, которая интерпретируется как борьба между Богом и дьяволом за душу умирающего. В этих трактатах можно увидеть результат эстетизации смерти и процесса умирания, что проявляется в разглядывании и выписывании подробностей этого процесса, от которого один шаг до откровенного любования.

Идея примирения человека со смертью впервые нашла свое наиболее законченное выражение значительно раньше, в проповедях св. Франциска Асизского, который часто прибегал к словосочетанию «сестра – телесная смерть» [Арьес 1992, с. 49]. Однако между любовным отношением к смерти Франциска Асизского и любованием смертью в danse macabre существует огромная разница. Как отмечает французский историк Ж. Ле Гофф, массовому сознанию классического Средневековья были свойственны чувства оптимизма и покоя, благодаря образу чистилища, который занимал важное место в массовом религиозном сознании и догматике: «грешник искупает свои грехи в месте, расположенном между адом и раем, за время, пропорциональное содеянным проступкам» [Ле Гофф 1991, с. 32]. Кроме того, существовала «возможность сократить это время через систему индульгенций, через пожалования в пользу церкви и на бедных, через участие в мессах» [там же]. Представление о чистилище и практика продажи индульгенций укрепляли в людях чувство надежности и отгоняли мысль о смерти. Люди классического Средневековья верили, что они способны повлиять на свою загробную жизнь. Эта идея внушала ощущение радостной уверенности, которая, как считает Ж. Ле Гофф, наиболее полно выражена в религиозном поведении францисканцев, постоянно радующихся земной жизни и без страха ожидающих смерти.

Но в середине XIV в. произошел глубокий перелом. Он имел целый ряд причин, главной из которых была невиданная массовая эпидемия чумы, в результате которой население Западной Европы уменьшилось не менее чем на треть [Бессмертный 1991, с. 135–137]. В связи с этим боязнь умереть без покаяния и, следовательно, обречь себя на вечные муки в загробной жизни, стала навязчивой идеей в массовом сознании позднего Средневековья. Этой проблеме посвящена книга нидерландского философа, историка Й. Хейзинга «Осень средневековья» [Хейзинга 988] (1919), а позднее – работы французских историков Л. Февра [Февр 1991], Ф. Арьеса [Арьес 1992] и др. Особого внимания заслуживает книга французского историка и культуролога Ж. Делюмо «Ужасы на Западе» [Делюмо 1994].

В иконографии того времени образ смерти, в отличие от предшествующего периода, приобрел резко отталкивающие черты. «До XIV века, – пишет Ф. Арьес, – образ разрушения, распада всего живого иной, чем в более позднее время. Прах, пыль, но не разлагающаяся масса, кишащая червями» [Арьес 1992, с. 125].

После всеевропейской чумы 1348 г. локальные эпидемии регулярно вспыхивали в разных городах Западной Европы на протяжении XIV–XVI вв. Благодаря этим регулярным «напоминаниям» чувство страха в сознании людей закрепилось и стало привычным, мысль о смерти заняла прочное место в сознании.

Осознание уродства смерти, страх перед ней породили обостренное восприятие красоты земной жизни. Другим следствием постоянного присутствия мысли о смерти без покаяния стало повальное пристрастие к азартным играм, культ случая, Фортуны. Если смерть может наступить в любой момент, без приготовления, то столь же неожиданной, случайной, может быть и удача. Поэтому надо ценить миг, дарованный Фортуной [Арьес 1992, с. 137]. Состояние риска, неопределенности стало обнаруживать свою притягательность. Историки отмечают стремительное распространение в Европе, начиная с конца XIV в., карточной игры. Старейшее упоминание об игральных картах можно найти в решении городского совета Флоренции от 23 марта 1377 г. На протяжении всего XV в. «игральные колоды, которые священнослужители именуют молитвенниками дьявола, распространяются в европейских странах подобно эпидемии» [Немировский 989, с. 229]. Этот факт свидетельствует о том, что азарт и стремление к индивидуальному риску, как и другие проявления игрового начала, стали характерны для массовой психологии в той же мере, как и рациональнальный расчет, осмотрительность и стремление к выгоде. Но, конечно, у разных людей, в разных общественных прослойках эти качества проявлялись в разной степени.