Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

На улице, перед нашим домом, собралась вся окрестная детвора, в двери и окна заглядывали любопытные старухи. Под безмолвными взглядами, не переставая плакать, я вышел из дому; полицейский держал меня за руку, и так я должен был идти по середине улицы до второго отделения полиции, находившегося тогда напротив площади Ла Мерс ед. Там, в ожидании прихода дяди, меня посадили на скамью. Понемногу ко мне стало возвращаться присутствие духа. Полицейские смеялись, отпуская на мой счет едкие замечания, и изредка кто-нибудь из них спрашивал с напускной суровостью:

— Еще не пришел тот, кто сечет мальчишек, бегающих по улицам и бросающих камни?

Но я понимал, что это они говорят лишь из желания припугнуть меня. Чего я действительно боялся, так это появления моего дяди.

Дядя пришел около семи вечера, поговорил с дежурным сержантом и спустя некоторое время вытащил меня и поволок домой. Он пришел в бешенство, не находя нигде плети, купленной несколькими днями ранее на рынке. Между тем она валялась на крыше, куда я украдкой от всех забросил ее.

Подозревая, что таинственное исчезновение плети — дело моих рук, дядя рычал:

— У этого мерзавца, наверно, шкура данты [25] Д а нта — тапир, крупное животное с очень толстой кожей, обитающее в лесах Коста-Рики. , плеть его даже не щекочет! Вот сейчас увидим!..

Схватив электрический провод, он свернул его вдвое и зверски избил меня.

Каждый удар провода рассекал мне кожу и оставлял кровавые полосы. Потом он потащил меня в сад, окутанный черными тенями, и там оставил привязанным к дереву. Я не чувствовал страха ни перед одиночеством, ни перед ночной тьмой; единственное, чего я хотел, — освободиться, чтобы вволю поиздеваться над дядей. Наконец после долгих усилий мне удалось развязать путы, и я на цыпочках подкрался к решетке кухонной двери. На кухне сидел дядя и с мрачным видом отчитывал мою мать, а она гладила белье, молча его слушала и лишь по временам смахивала слезу.

Тогда я вернулся в сад, перепрыгнул через забор и обочиной глубокого вонючего канала быстро зашагал к ближайшему предместью Санта-Лусиа; через несколько минут я уже стоял на углу лавки «Ла венседора» [26] «Ла венсед о ра» (исп.) — «Победительница». — традиционном месте встречи всей окрестной детворы. Появившись среди мальчишеской ватаги, я кинул им громко и презрительно:

— Эх вы! Мать влепит вам два — три шлепка — пам-пам-пам! — и вы уже хвастаетесь, что вас избили… Поглядите-ка на меня… Вот взбучка так взбучка!.. Вот настоящая порка! — И я с гордостью показал всем мои распухшие, исполосованные в кровь ноги.

Удовлетворив свое тщеславие, я снова убежал, переправился через канал и вернулся в сад нашего дома. Там я встретил мать; к десяти часам вечера она вымолила у брата разрешение развязать меня; узнав из моего рассказа, что я сам сумел освободиться, она в страхе прошептала:

— Боже мой! Если дядя догадается, он изобьет тебя до смерти.

Потом, прижав мою голову к себе, горько всхлипнула:

— Бедный мальчик! Несет расплату за мой грех…

Чего не могли достичь свирепые угрозы дяди и жестокая порка, сделали эти полные безнадежности слова матери. Я был глубоко потрясен — и ночью, спрятав голову под подушку, долго и молча плакал.

Для меня наступили томительные дни заточения. Я не смел даже высунуть носа на улицу. Часами просиживал я в саду, играя и «беседуя» с кривым цыпленком, к которому привязался всей душой, поверяя ему свои горести и пылкие, сумасбродные планы. Я вынашивал мечту бежать в далекие края, где дядя никогда не смог бы отыскать меня.

Однажды вечером, когда я оживленно «беседовал» с моим молчаливым слушателем, рядом со мной неожиданно упал камень. Я немедленно произвел разведку по всем направлениям, пытаясь через щели соседних заборов выследить наглого злоумышленника. Упали еще два — три камня, и наконец мне удалось обнаружить за несколько дворов от нашего группу мальчишек, бросавших в меня камни.

«Вот как! А если мама или маленькие сестренки выйдут сейчас в патио? — подумал я. — Разве не может камень попасть им в голову? А что, если камень попадет в белье, которое мама вывесила на солнце?»

Побуждаемый благими намерениями, я схватил камень и швырнул наугад, рассчитав, что он должен упасть во двор, где находятся враги, ни с того ни с сего начавшие против меня войну.

Почти в тот же миг раздались отчаянные крики; я вздрогнул, но затем успокоил себя: «Ага!.. Это они кричат нарочно, чтобы припугнуть меня!» И побежал взглянуть через щель в кухонной двери того дома, откуда доносились крики. Но как мне было не струсить, когда я увидел кучку ребят, подходившую к этой двери, неся на руках мальчишку, у которого лицо и одежда были залиты кровью! На мою беду проклятый камень угодил ему в голову.

Снова я бросился искать убежища в уборной, опять пришел полицейский и еще раз матери пришлось выводить меня за руку. А во втором отделении полицейские язвительно приговаривали:

— Вот когда мы зададим основательную порку этому отчаянному мальчишке!

Пришел дядя — не знаю, какой штраф пришлось ему уплатить. Зато мне хорошо запомнилось, что в тот вечер он едва не спустил с меня шкуру, а на другой день запер в ванной и велел строго-настрого целый день не открывать дверь и не давать мне еды.

Желая выказать презрение к постигшему меня несправедливому наказанию, я принялся петь во всю глотку, наполнил ванну водой, с шумом искупался, словом вел себя с показной веселостью — пусть все слышат! — но потом продрог и почувствовал собачий голод. Ну как бы выбраться отсюда? Ступив ногой на водопроводный кран, я стал карабкаться по трубе, уцепился за балку, а по ней мне уж удалось попасть на крышу, расположенную несколько ниже в этом месте, чем над ванной. Босиком, на цыпочках я прокрался по цинковой крыше и появился в окне кухни доньи Фортунаты. При виде меня толстая сеньора всплеснула от испуга руками и воскликнула:

— Дитя мое! Ведь если тебя заметят домашние, то тебе несдобровать!

Я не упустил случая сообщить ей с горестным отчаянием, что дома меня никто не любит и все желают, чтобы я поскорее умер, — ведь меня не только заперли в ванной, но и морят голодом.

— Бедное дитя! Бедное дитя! — простонала добрая сеньора.

А так как дон Герардо днем раньше вернулся из поездки в порт Пунтаренас, то она тут же принесла горсть пасадо [27] Пас а до — вяленные на солнце кусочки перезрелого банана. , спелых бананов, множество мараньонов [28] Марань о ны — освежающие кисло-сладкие плоды тропического фруктового дерева того же названия. и пакет с бисквитами; она бросала мне на крышу все сласти, которые я ловко подхватывал на лету.