Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

Я учился уже в третьем классе, когда дядя Эрнесто объявил наконец о своей долгожданной поездке в Соединенные Штаты. Собрав кое-какие свои инструменты, он все остальное, вплоть до детских игрушек, спрятал под замок и уехал. По-английски он не знал ни слова, едва-едва окончил начальную школу. Но прибыв в Соединенные Штаты, он, пользуясь благоприятным временем, начал работать, учиться, стал всячески пробивать себе путь в жизни и заработал деньги. Он был упорен, расчетлив, мастер на все руки и обладал настоящим талантом разбираться в любых, самых сложных и замысловатых машинах и аппаратах.

К несчастью, длительное пребывание в стране доллара ожесточило его: спустя двадцать лет он вернулся с небольшим состоянием и опустошенным сердцем. Раб собственных денег, он готов был принести им в жертву семью, друзей и даже свои наиболее насущные потребности.

В денежных вопросах, как и во всем остальном, дядя Рафаэль-Мариа был полной противоположностью своему брату Эрнесто. Плотный, белокожий, всегда веселый, он внушал людям симпатию своим жизнерадостным обликом и великодушным характером. На левом его глазу сохранился след царапины, нанесенной острым краем тростникового листа; кроме того, работая на трапиче, он сломал руку, которая с тех пор осталась чуть искривленной. Мой дед, очень его любивший, поручил ему работу на мельнице. Там он порядочно зарабатывал, но все деньги транжирил на всякие приключения и на игру в покер, конечно, тайком от деда.

Зачастую Рафаэль-Мариа являлся домой очень поздно и тихонько перелезал через ворота, чтобы попасть к себе в комнату, находившуюся в самом конце дома; там же спали Хесус, Томасито и я. Он приносил с собой кружок колбасы на шее, либо банку лососины или коробку сардин в руке — и будил нас. Мы собирались вчетвером на кухне, где он бесшумно готовил фасоль, кофе и кукурузные лепешки. Уничтожив ужин, мы мыли посуду и старались поставить все в прежнем порядке. Наутро мы просыпались с больными желудками, а бабушка, пока Томасито и я пили кофе, ворчала, притворяясь рассерженной:

— Ночью здесь какие-то блудливые коты шлялись, очаг перевернули. И чего только молчат наши собаки? Хоть бы тявкнули разок…

Решительный и предприимчивый в любовных делах, Рафаэль-Мариа частенько попадал в сложные переплеты — невзгоды преследовали его. Как-то Рафаэль-Мариа серьезно запутался в одном деле, и разъяренный дед решил послать его в Соединенные Штаты, где в то время уже находился Эрнесто. Это было тяжелым ударом для нас, мальчишек, обожавших Рафаэля-Мариа. Дядя не хотел покидать родину и уехал очень печальным, как бы предчувствуя, что никогда больше не вернется домой.

В последние месяцы нашего первого учебного года с Томасито, который всегда был примерным учеником, стряслась беда.

Втроем мы — Хесус, Томасито и я — находились в комнатке моего дяди Рафаэля-Мариа, увлеченные постройкой сложнейшей крепости из литер типографского набора, который в изрядном количестве покупал дед для ремонта подшипников и других деталей трапиче. Вдруг до нашего слуха донесся резкий крик деда:

— Хесу-у-с!..

Томасито и я вздрогнули, но Хесус, занятый возведением крепостной стены, даже не шевельнулся.

— Хесу-у-ус! — снова нетерпеливо крикнул дед.

Томасито вскочил, отбросил литеры и побежал взглянуть, в чем дело. Столкнувшись неожиданно с отцом, Томасито нечаянно выбил из его рук тигль, который тот с трудом нес, обжигая руки, и расплавленный свинец вылился на ногу моему меньшому дяде, прожег чулок и башмак. Не смея крикнуть, бледный, с широко открытыми глазами, Томасито, боясь отцовского гнева, замер на месте. Дед выругался, но это был человек быстрых решений: молниеносно он вытащил и раскрыл свой нож, разрезал башмак, сорвал его вместе с чулком и кожей, чтобы раскаленный металл не обжег всю ногу.

Насмерть перепуганные женщины поспешили перевязать рану. Дед, схватив в руки плеть, бросился на Хесуса, которого он считал виновником несчастья. Хесус увернулся от удара и метнулся в сторону, к кладовке. Яростно размахивая плетью, дед кинулся за ним в погоню.

Желая во что бы то ни стало помочь дяде избежать расправы, я из-под навеса кричал, подсказывая ему, куда бежать:

— Сюда, Хесус! Назад! Назад! Он схватит тебя!..

Не знаю, как мне не влетело в тот день от разгневанного деда. Зверски избитый Хесус лежал пластом в глубине сада. Томасито провалялся немало дней, прежде чем зажила рана. След страшного ожога сохранился на всю жизнь.

Несколько дней спустя я чуть было не погиб.

Возвращаясь из школы один — Томасито еще был прикован к постели, — я повстречался с мальчишкой намного выше меня ростом, по прозвищу «Синий язык», который предложил мне пойти искупаться в так называемой Брасильской луже. Мне никогда прежде не случалось купаться в реке, но, увлеченный рассказами «Синего языка», я поспешно согласился, хотя, по правде, и было страшновато — ведь я шел туда без разрешения деда или бабушки.

Когда мы пришли к реке, я был ошеломлен поразительным зрелищем, впервые открывшимся передо мной. Низвергаясь с высоты, речка Брасиль превращалась в неистовый, пенный поток, а дальше, соединив бурлящие воды со спокойной Сируэлас, мирно устремлялась в широкую заводь, окаймленную высокими скалистыми обрывами и охраняемую свежей сенью огромного сотакабальо [22] Сотакаб а льо — тропическое дерево, растущее по берегам рек. .

С заводи доносился веселый гам; крики и смех детворы заглушали глухой рокот волн. Повсюду резвились ребятишки — некоторые из них были меньше меня; они казались задорными и шумливыми бесенятами; к поясу они привязали выдолбленные тыквы, чтобы не утонуть. Мальчики постарше бросались в воду с обрыва или с верхних сучьев сотакабальо, бились об заклад, играли в салки — и все неистово кувыркались в пенных волнах, ныряли, всплывали и снова ныряли…

Перед такой неожиданной картиной странное волнение перехватило мне дыхание; я вздрогнул, учащенно забилось сердце… Ни о чем не думая, я сорвал с себя одежду, весело гикнул и бросился в самую пучину заводи.

Я упал как камень — и как камень пошел ко дну. И там, среди холодного, молчаливого водоворота зеленоватых теней и просветов, невольно стал глотать воду, захлебываясь… Я отчаянно боролся — сильным толчком мне удалось всплыть, подняться на поверхность и на какое-то мгновение высунуть голову; я даже различил, словно в тумане, хохотавшего мальчишку поодаль на камне, но затем снова погрузился в глубинную мглу, задыхаясь, теряя силы в бесполезных судорожных попытках всплыть. Смутно вспоминаю, как чья-то рука схватила меня за волосы; тут я потерял сознание.

Придя в себя, я увидел, что лежу на траве лицом вверх, в лучах яркого солнца, окруженный голыми ребятами; они разглядывали меня молча, с тревожным боязливым любопытством. Заметив, что сознание ко мне вернулось, почти все ребята радостно заулыбались, но иные стали посмеиваться надо мной. «Синего языка» нигде не было видно — думая, что я утонул, он убежал с испугу.