Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

Можно и должно исправлять без кнута самого упрямого и буйного мальчишку, но для этого нужна мудрость настоящего учителя, обладающего большим терпением и глубоким знанием человеческой души. Невозможно было требовать подобных качеств в те времена от такого человека, как мой дядя. Другие, увлекаясь новейшими методами воспитания, неразумно впадают в иную крайность, проповедуя терпимость и снисходительность к порокам, столь же вредную и опасную для детей, как и средневековая жестокость моего дяди.

Все началось целым рядом бед, вызванных скорее роковой случайностью, чем моей собственной горячностью и безрассудством.

Однажды вечером, на улице близ дома, я играл в юлу с соседскими мальчишками и только приготовился запустить в свою очередь волчок, как он, запутавшись в шнурке, вырвался и ударился об оконное стекло, разбив его на мелкие куски. Пострадавшая соседка устроила скандал, нагрубила моей матери и позвала полицию. Все же в конце концов удалось прийти к полюбовному соглашению. Дядя Сакариас оплатил разбитое стекло, всыпал мне как следует и велел матери не выпускать меня больше на улицу.

Но на моей обязанности лежали домашние поручения, и на следующий день я рано утром отправился за мясом. Дойдя до угла, я натолкнулся на мальчишек, столпившихся у дверей одного дома и с любопытством на что-то глазевших. Я присоединился к ним. Дверь стояла распахнутой настежь, маленькая комнатушка была пуста, по углам валялись тряпье и разбросанные как попало вещи. На смятой простыне темнели пятна крови. Они-то и привлекли внимание мальчишек. Меня заинтересовало другое — на столе стоял огарок свечи. Дома я соорудил в патио [23] П а тио — внутренний двор. небольшую печь, и мне до зарезу нужна была свеча, чтобы зажечь и поставить ее в печку. Недолго думая я вошел в комнату, схватил огарок, выскочил на улицу и поспешил за покупкой — мне не терпелось вернуться домой, развести огонь и проверить свое сооружение.

Несколько часов спустя я попал в неприятнейшую историю. Выяснилось, что какой-то жулик, воспользовавшись отсутствием хозяев, обокрал прошлой ночью комнату и, убегая с добычей, оставил дверь открытой. Полицейские агенты, которым мальчишки сообщили о моем неразумном поступке, пришли к нам с тем, чтобы задержать меня, — и все это разыгралось на виду у соседей.

Мать, покраснев, расплакалась — ей было страшно и стыдно, — а дяде Сакариасу пришлось отправиться со мной, с полицейскими и задержанным вором к следователю. Дядя вступил в ожесточенный спор со старшим следователем, а я, все еще не понимая подлинной сути дела, дружелюбно болтал с воришкой, оказавшимся знакомым мне мальчишкой лет пятнадцати из соседнего предместья Санта-Лус иа.

Не знаю, как удалось дяде уладить это дело, но, во всяком случае, мы возвращались домой вдвоем. Доведенный до крайности, он, выйдя от следователя, схватил меня за руку, чтобы я не убежал, и отправился вместе со мной на рынок, где купил ременную плеть и, придя домой, задал мне отменную порку, категорически запретив даже подходить к двери.

Но этим мои злоключения не кончились. На следующий день местная газета в сообщении о грабеже назвала мое имя в качестве соучастника преступления; это был тяжелый удар для моей матери и для всей семьи Рамирес.

Несколько дней по распоряжению дяди я провел взаперти, беспокойно кружась по дому, как ягуар в тесной клетке. Наконец, отчаявшись, как-то вечером, когда мама стирала белье, я со слезами на глазах стал умолять ее разрешить мне выйти за дверь, обещая не отходить от порога. Тронутая моими мольбами, мать согласилась, хотя и побаивалась брата.

— Ладно, Марк итос, выйди… Но, ради бога, не отходи от двери — иначе тебе попадет от Сакариаса!

В те времена мать звала меня Маркитос, когда мы жили с ней в ладах; дон Маркос — если она была в хорошем настроении, и сухо — Маркос, когда я выкидывал какой-нибудь сумасбродный номер.

Не чуя ног от радости, я выбежал из комнаты — в моем распоряжении было несколько часов до возвращения дяди, приходившего обедать между шестью и семью вечера. Я уселся на пороге поглазеть на прохожих. Вскоре подошел мальчишка, мой сверстник — мы были с ним в ссоре, — и нарочно устроился на краю тротуара против меня с трубочкой и банкой мыльной воды; он пускал переливавшиеся радугой пузыри, потом дул на них — они поднимались и лопались в вышине.

Я тотчас же сбегал в сад, срезал ветку игерильи [24] Игер и лья — клещевинное дерево, из семян которого получают касторовое масло. , выпросил у матери кусочек мыла и спустя минуту снова сидел на пороге двери, так же, как и мой соперник, пуская мыльные пузыри, но трубка у меня была больше — пузыри получались красивее. С досады мальчишка насмешливо запел:

Первым моим порывом было кинуться на обидчика, но, вовремя вспомнив наказ матери, я сдержался и только крикнул:

— Скажи спасибо, что я не могу отойти отсюда! Понял?

Расхрабрившись, он продолжал мурлыкать песенку, пока не отважился дополнить ее словами, считавшимися среди ребят самым тяжелым оскорблением:

Тут у меня уже не хватило сил стерпеть обиду, которую я воспринял как поношение моей матери. Я подскочил, словно на пружине, и погнался за мальчишкой, который бросился от меня удирать со всех ног. Он бежал по тротуару, а я преследовал его по мостовой, подхватив на всякий случай булыжник величиной с кулак, — и когда мальчишка поворачивал за угол, я изо всех сил кинул в него камнем, просто чтобы попугать, понимая, что камень уже не настигнет его. В тот же момент из-за угла показалась высокая, белокурая, красивая девушка — удар камнем пришелся ей прямо в грудь, и она упала навзничь, точно сраженная молнией.

Перепугавшись, я повернул назад и бросился бежать. Вихрем влетел я в дом и спрятался в уборной, сжавшись в комок и закрыв лицо руками. Вспоминаю, что в те страшные минуты мне хотелось лишь одного — умереть; я надеялся, что дьявол подымет меня за волосы и забросит в зияющую раскаленную пасть адской печи… Похолодев от ужаса, я услыхал отрывистые удары в дверь, потом тревожный голос матери:

— Маркос!.. Где ты?

— Здесь, мама! — ответил я, дрожа как в лихорадке.

— Иди сюда!

Моя мать уважала и боялась представителей власти, а полицейский потребовал немедленно меня выдать. Поэтому, когда я, захлебываясь от слез, вышел, она подвела меня к раковине, умыла, надела на меня новую кепку и с глубоким отчаянием, всхлипывая, прошептала:

— Боже мой! Боже мой! Сакариас убьет тебя!.. Что мне делать? — Потом взяла меня за руку и передала полицейскому.