Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

— Десять сентаво… я потерял их! — проговорил я наконец, рыдая, и подавился последним кусочком проклятого пряника.

«Чудо» святого Антония обошлось мне дорого, и я крепко запомнил случай с десятью сентаво. Раньше я, бывало, частенько оставался в долгу у святых: попав в беду, я всякий раз обещал им горы «отче наш» и «богородицы». А так как мои проказы навлекали на меня немало невзгод, то к вечеру за мною числились сотни и тысячи обетов. Превозмогая дремоту и лень, я начинал бормотать молитву за молитвой, ведя счет на пальцах. Иногда я пускался на уловки при счете; порой, когда меня одолевал сон, я наспех читал лишь первые строчки молитвы — ведь святой сам знает остальные и нет необходимости твердить все от начала до конца. Но, несмотря на эти ухищрения, мне зачастую приходилось переносить значительный остаток молитв на следующую ночь. Обеты святым превратились для меня в настоящую пытку, и я возненавидел вечерние часы перед сном.

Наказание, полученное мною по милости святого Антония, освободило меня от ежевечернего тяжкого бремени. С тех пор я перестал влезать в долги и перед сном довольствовался тем, что читал до одному разу «отче наш» и «богородицу». Вместе с тем это наказание окончательно убедило меня, что надо искать другие, более надежные способы добывания денег.

Из дому стали загадочно исчезать все монетки, что мать по рассеянности забывала на столе. Но так как в доме не было другого мальчика на подозрении, то каждая пропажа стоила мне изрядной взбучки, и вскоре я решил изменить тактику.

Не лучше ли утаивать сентаво из денег, полученных на покупки? Если фунт риса стоил тридцать сентаво, я покупал только на одну песету — и таким образом «зарабатывал» пятак. Если требовалось принести угля на четвертак, я покупал лишь на пятнадцать сентаво, а полведра наполнял, таская по кусочку угля из каждой лавки предместья. Конечно, выполняя такого рода домашние поручения, я пропадал на полдня, крайне огорчая этим мать.

Вспоминаю, как однажды мне дали тридцать сентаво, чтобы купить плитку паточного сахара. В лавчонке на углу, носившей название «Ла венседора», было много превосходных, белых и плотных санпедровских плиток паточного сахара — лучшее из того, что в ту пору делалось в Сан-Педро де Поас [29] Сан-П е дро де По а с — городок близ вулкана По а с, один из центров сахарной промышленности Коста-Рики. . Туда-то я и направился.

— Почем паточный сахар?

— По тридцать за плитку, — ответил лавочник.

— А не можете ли вы уступить мне самую маленькую за песету.

— Они все одинаковы, и цена на все одинаковая. И так почти даром отдаем.

— Ну… тогда не надо.

Продолжая торговаться, я обошел почти все лавки Сан-Хосе, попусту тратя время, терпение и силы, пока около парка имени Морасана [30] Морас а н, Франсиско (1799–1842) — видный государственный и политический деятель, руководитель борьбы народов Центральной Америки за независимость в первой половине XIX века. , в маленькой овощной лавчонке, не нашел паточный сахар, походивший скорее на размякший, побуревший воск.

— Сколько стоит?

— Двадцать, — буркнула старуха.

— Сколько, говорите?

— Двадцать сентаво.

— Дайте мне плитку! — воскликнул я, чувствуя себя на седьмом небе от радости.

Вернувшись домой, я попытался уверить мать, что эту дрянь мне удалось купить за тридцать сентаво и что повсюду паточный сахар, дескать, стоит по тридцать пять, а то и сорок сентаво плитка.

— Маркос, ради бога!.. — взмолилась мать. — Ну разве можно приготовить сладкую воду и кофе на подобной гадости? Что я теперь дам Рамону, Сакариасу и девочкам?

Из-за этого злосчастного паточного сахара я потерял новый источник дохода: мать, не ограничившись наказанием, с тех пор стала так проверять сдачу, что у меня полностью исчезли надежды «сэкономить» хотя бы один сентаво. Тронутый отчаянием матери, я, со своей стороны, долгое время даже и не думал о том, как бы снова раздобыть денег.

В ту пору я ринулся еще в одну романтическую авантюру. Мальчишки из нашей ватаги не очень-то увлекались такими приключениями, но один паренек, по имени Томас ин, называл себя «женихом» смуглой девчурки, которая была старше его и меня; она ходила босиком, но была всегда заботливо и опрятно одета. Мне пришло в голову не отставать от Томасина и также стать женихом этой девочки. Немало часов просидел я, обдумывая письмо с объяснением в любви, пытаясь совладать с непослушными буквами и пачкая бумагу кляксами. Наконец послание было готово:

Баришне Росамарии.

Прастите миня за плахой почирк но я хачу сказать вам что если вы захатите сказать тобуду вашим жинихом, Крометово я магу всигда драца с жинихом поимине томасин.

Жду атвета науглу.

Маркос Рамирес.

Читая и перечитывая свое первое письмо, я был искренне уверен, что оно является подлинным произведением художественной литературы — такое убедительное, поистине «мужское» и рыцарское! Оно несомненно очарует девочку. С таким убеждением и в высшей степени довольный собой, я сложил бумагу вчетверо, пошел и подсунул ее в дверную щель дома, где жила девочка. Потом вернулся на угол и сел на столбик у тротуара в ожидании ответа.

Прошло много времени, прежде чем в дверях показалась девочка; она взглянула на меня и решительно направилась в мою сторону. Увидев, как она приближается, я испытал страх; сердце мое часто и глухо забилось, и я уже совсем перепугался, когда заметил, что ее глаза опухли и покраснели от слез. Она остановилась напротив меня и, полная негодования, громко крикнула:

— Дерзкий мальчишка! Как ты смел подсунуть мне в дом эту гнусную бумажонку? Из-за тебя меня наказала мама… Если ты еще раз это сделаешь, я пожалуюсь полицейскому! Сопляк!.. — И, повернувшись, бегом бросилась к дому.

Я онемел от стыда, желая лишь одного, чтобы земля поскорее разверзлась и поглотила меня. Мое смущение дошло до крайности при виде старика, который, насмешливо улыбаясь, остановился поодаль. Я вскочил как ужаленный и на ходу бросил старику с кичливым презрением:

— Я смолчал… Что взять с этой соплячки? Я мог бы развернуться да такую ей оплеуху закатить!..

Со временем воспоминание о злополучной истории с паточным сахаром выветрилось. И как-то, воспользовавшись тем, что мать занялась стиркой белья в ванной, я выдвинул ящик громоздкого комода, который служил ей для хранения белья, некоторых памятных дорогих для нее предметов и других ценных вещей, и принялся с большим воодушевлением рыться в нем. Я постоянно надеялся отыскать нечто чудесное и удивительное в укромных и заповедных местах! В самом деле, в одном из уголков ящика мои пальцы задели что-то странное, и я поспешил вытащить таинственный предмет. То была тяжелая деревянная копилка в форме книги, полная монет, издававших мелодичный звон, ласкавших мой слух, как вкрадчивое приглашение. Вглядевшись в щель копилки, я различил блеск серебряных монет.