Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

Итак, дон Омеро был увлечен переписыванием своих шпаргалок на доску. Девочки, в свою очередь, переписывали с доски в тетрадки; тем временем мы, ребята, осторожными и размеренными движениями, медленно и молчаливо продвигали три ряда наших парт вперед, подальше от перегородки. Внезапно, по сигналу, мы мощным рывком двинули наши парты назад; раздался оглушительный грохот, перегородка затрещала и в тучах пыли покачнулась, готовая вот-вот рухнуть на сидевших неподалеку девочек. Всполошившись, они с криками ужаса вскочили и кинулись со всех ног к выходу. За ними следовал перепуганный дон Омеро, а мы в притворном страхе толкали его, прыгая, как черти, и завывая во все горло:

— Землетрясение! Землетрясение! Землетрясение!

В соседней аудитории, среди учеников первого «Б», замешательство было еще большим. Мистер Эванс, услышав тройной удар о перегородку и почувствовав, как задрожал под ногами пол, бросился к двери и мужественно встал на пороге, намереваясь задержать учеников.

— Опасно выходить, ребята, опасно выходить! — повторял он. — Успокойтесь, ребята, успокойтесь!..

Но ребятишки, вопя от страха, прыгали в окна и проскальзывали, как обезумевшие зверьки, между ногами учителя-великана.

Паника охватила и другие классы — ученицы беспорядочной толпой бежали по коридорам и, толкая друг друга, скатывались по лестнице; в общей сумятице пострадало несколько маленьких девочек.

Когда восстановилось спокойствие, началось расследование. Директор без труда установил, что фальшивая тревога возникла во втором классе «А» — и, следовательно, виновные находились в нашем классе. Но ему так и не удалось выяснить, кто был зачинщиком и как все произошло. Поэтому директор не мог наказать виновников, хотя кое-кого и подозревал. На следующий день, встретившись со мной в коридоре, он неожиданно спросил:

— Ты очень перепугался вчера, Рамирес?

— Нет, дон Хуанчо, нисколько… Землетрясения меня не пугают, а иной раз даже нравятся… — ответил я улыбаясь.

— Вот как! — воскликнул он. И, помолчав, добавил ядовито: — А знаешь, ведь на экзаменах землетрясение будет, пожалуй, посильнее вчерашнего… Так постарайся и тогда не испугаться, Рамирес!..

Дон Гордиано был крутым человеком и упрямым сторонником зубрежки; он обладал еще множеством других недостатков, но горячо любил свои уроки и по-настоящему страдал, когда ученики относились к ним небрежно. Мне удалось подметить это случайно.

Однажды дон Гордиано, усевшись перед нами, с упоением отдался одной из своих снотворнейших лекций по латыни. Старик был поистине в ударе, вдохновение его возрастало с минуты на минуту — возможно, оттого, что впервые каким-то чудом глаза всего класса были устремлены на него. Объятый радостью, старик не слышал странных реплик, которыми то и дело вполголоса, украдкой обменивались между собой ученики:

— Вот это так удар!.. Песету за Фирпо!

— Держи меня, дурень! Я за Демпсея [97] Ф и рпо Луис Анхель — аргентинский боксер, выступавший против тогдашнего чемпиона мира американского боксера Джека Д е мпсея. ставлю миллион песо!

Вдруг старый учитель, словно какой-то потусторонний голос шепнул ему на ухо, повернул голову и позади себя обнаружил причину нашего столь необычайного внимания. Там, над доном Гордиано, прибитые гвоздями к стене, ожесточенно лупили друг друга грубо смастеренные из картона боксеры; они приводились в движение нитками, которые, спускаясь сверху, шли вдоль стены до беспокойных ловких рук Мартинеса-Пузана.

Дон Гордиано вскочил, спустился с кафедры, сорвал игрушечных боксеров и, разорвав в куски, кинул в мусорную корзину. Потом, беспомощно дергая усы, сказал упавшим, тихим голосом:

— Вся моя лекция потеряна! Какие глупцы! А я-то считал, что они ее слушают…

Резким движением он поднял голову, на лице его мелькнуло и исчезло выражение гнева и, впившись в меня взглядом, он спросил с оттенком горечи:

— Это вы, Рамирес, были автором дурацкой выдумки?

— Да, это был я, дон Гордиано, — солгал я, ради шутки беря на себя ответственность за чужую вину.

— А почему вы сделали это на моем уроке?.. — снова спросил он тихим, укоризненным тоном, таким необычным для его вспыльчивого и воинственного характера.

— Потому… затем, чтобы ребята не спали, дон Гордиано, — ответил я, желая еще больнее его уколоть.

При этом коварном выпаде старик широко раскрыл удивленные глаза, горестно поник, точно от неожиданного удара по голове, и замолчал. Наконец он нашел в себе силы вымолвить:

— Какая дерзость!.. Какая дерзкая мальчишеская выходка!

Он снова сел на свое место, оперся локтями о стол, закрыл руками лицо и долгое время сидел, стараясь совладать с собой, но под конец не выдержал — подавленные рыдания вырвались из его груди.

Пораженные ученики хранили молчание. А меня эти тяжелые вздохи потрясли до глубины души. Внезапно я понял, что передо мной — бедный старик, сраженный годами и горечью неудач, человек крутого нрава, но обладающий, как и все люди, способностью глубоко чувствовать и страдать. И тогда, забыв о всех плохих отметках и наказаниях, полученных от старика, я дал себе слово дождаться его по окончании уроков и попытаться загладить свою вину.

Вечером, выйдя из Института вместе со всеми, я остановился, ожидая дона Гордиано. Ждать пришлось долго, но я так и не успел найти нужные слова. В конце концов он вышел со своими книгами под мышкой, в небрежно нахлобученном старом и помятом котелке, с которым он никогда не расставался, быть может потому, что это был причудливый и единственный во всем городе котелок. Я сделал над собой усилие и начал запинаясь:

— Дон Гордиано… вы мне позволите?.. Я хотел бы донести ваши книги… Вы не сердитесь?

Старый учитель остановился и удивленно взглянул на меня, суетливым движением поправил на голове котелок и, подойдя, протянул ко мне руку. Я вздрогнул — уж не собирается ли он оттрепать меня за уши, наказать… Однако старик лишь уронил свою руку мне на плечо и, передавая книги, буркнул:

— Пошли…

Так в молчании мы пересекли улицу и побрели по аллее парка. Дон Гордиано, шумно вздыхая и глядя куда-то вдаль, медленно ковылял на своих подагрических ногах в узких ботинках. Неожиданно он что-то глухо проворчал и, пристально глядя вдаль, тихо-тихо начал говорить:

— Вы хороший парень, Рамирес, но почему вы хотите казаться иным? Как странно — мы все носим в жизни ту или иную обманчивую маску, которая никогда не соответствует нашему подлинному лицу… Я тоже ношу маску: моя маска — пожирателя мальчишек, кровожадного великана-людоеда…

Он громко шмыгнул носом и, сжав еще сильнее мое плечо, произнес:

— Вам не нравится зубрить, не правда ли? Хм, хм, хм… Может, вы правы, а я ошибаюсь… Но уже поздно меняться, Рамирес! Меня так учили и линейкой били по рукам — да, да, поверьте… Вы счастливы, что только еще начинаете жить и уже имеете возможность жить по-иному! А я уже очень стар, порой мне изменяет память, я засыпаю в классе… Но, понимаете, нужно работать… ведь у меня семья. А кроме того, поверьте мне, я так привязан к жизни Института, так люблю мои уроки, моих учеников, хотя вы настоящие дьяволята. Мне стоит немало усилий удержаться на этом месте… Приходится урывать часы у сна… В мои годы!.. По вечерам я отправляюсь в библиотеку — работать над книгой и делать выписки. Вам это смешно, не правда ли? Вы считаете, что все это я делаю ради пустого тщеславия, чтобы можно было сказать в классе: «Отыщите в энциклопедии такую-то страницу и такой-то абзац»? Нет, нет, Рамирес! Все это я делаю для того, чтобы поддержать перед вами авторитет учителя, не потерять влияния на вас. А еще затем, чтобы сохранить место и жалованье, и, наконец, для того чтобы оставаться среди ребят!..