Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

В результате комиссия договорилась отпустить меня, поставив высшую отметку — единицу, чтобы, оставшись наедине, выяснить «незначительные различия» между понятиями — новозеландец, англичанин и британский подданный, а также между определениями — необъятная Британская империя, могущественная Англия и Великобритания.

Следующий экзамен был по испанскому языку. Придя утром в школу, я с радостным нетерпением ожидал своей очереди, уверенный в том, что одержу блестящую победу, и горя желанием поскорее предстать перед экзаменационным трибуналом, в который входили сам директор, грозный дон Гордиано и сеньор Руис — учитель старших классов, отец моей одноклассницы Марселы. Я вошел решительным шагом и столкнулся лицом к лицу с директором, выходившим из аудитории. Дон Хуан поздоровался со мной и сказал с легким оттенком насмешки, не ускользнувшим от моего внимания:

— Привет, Рамирес! Вот и наступили экзамены! Как себя чувствуете?

— Очень хорошо, дон Хуан, очень хорошо! — так же насмешливо ответил я. — А почему вы уходите? Разве вы не будете присутствовать на моем экзамене?

— Нет, Рамирес. К несчастью, мне придется заняться срочным делом в дирекции, — объяснил он.

— Как жаль!.. Как жаль, дон Хуан! А мне так хотелось, чтобы и вы присутствовали на моем экзамене.

— В самом деле?.. Карамба! — воскликнул дон Хуан, по-прежнему насмешливо улыбаясь. И он пошел в дирекцию, на прощанье еще раз хитро ухмыльнувшись. — Не беспокойтесь, Рамирес! Не беспокойтесь, там вас ожидают другие экзаменаторы, они не меньше меня интересуются вами… Вы увидите!..

Я сдал экзамен превосходно. В результате двухнедельных усиленных занятий я мог легко ответить на любой вопрос из всего, что мы проходили в учебном году по грамматике Гагини. Мне попался один из первых вопросов — я без запинки ответил на него; так же непринужденно и уверенно ответил я и на все другие вопросы, а под конец дополнил ответ различными подробностями, чтобы блеснуть своими познаниями. После каждого моего ответа дон Гордиано с удивлением и в то же время с удовольствием теребил усы; другой преподаватель, казалось, был тоже доволен. Посовещавшись с остальными экзаменаторами, сеньор Руис прервал меня:

— Достаточно, юноша, достаточно. Хватит… Очень хорошо!

— Нет, нет, дон Рафаэль! — упорствовал я. — Спросите меня и по другой теме, я хочу получить высшую отметку за весь курс. Мне нужно показать, что я весь год грамматику учил и что я знаю ее…

— В этом нет необходимости, Рамирес. Нам и без того ясно, — заявил дон Гордиано. И, впервые одарив меня широкой улыбкой, он поднялся и направился вместе со мной к двери, чтобы там вполголоса и взволнованно добавить: — Карамба, Рамирес, кажется, что из той беседы мы оба вынесли пользу. Помните? Вы сдали экзамен просто великолепно! Я горжусь вами, Рамирес! — И он простился со мной, любовно похлопав меня по плечу.

Потеряв голову от радости, я кинулся бежать и остановился лишь в конце коридора, где собрались товарищи по классу; тут я ликовал и бесновался. Ребята с любопытством окружили меня, а Чус Молина спросил:

— Что с тобой, Маркос? Ты что, спятил?

— Еще бы! — воскликнул я. — Ведь наш милый дон Хуанчо задумал срезать меня на этом экзамене, а я только что получил единицу! Старикан лопнет с досады!

Мы имели право справляться о результатах сданных экзаменов, чтобы знать — предстоит нам переэкзаменовка по этому предмету или нет. Три провала на экзаменах означали потерю учебного года без права переэкзаменовки в марте, в начале будущего учебного года [98] В костариканских школах учебный год начинается 1 марта, продолжаясь до конца ноября. .

Этим обстоятельством я и хотел воспользоваться, чтобы поиздеваться над директором. Поэтому на следующее утро, прихватив с собой друзей, чтобы они смогли тоже позабавиться, я отправился в дирекцию. Поздоровавшись с доном Хуаном, я спросил его с напускной тревогой:

— Мне хотелось бы узнать результат предыдущего экзамена… Будьте так добры, дон Хуанчо… Кажется, я провалился…

Бросив взгляд на моих ухмылявшихся товарищей и, видимо, поняв, в чем дело, директор усмехнулся, сделал вид, будто перебирает бумаги, а затем вдруг воскликнул с преувеличенным восхищением:

— Карамба, Рамирес! Какие замечательные оценки! Вы получили единицу по географии!.. И смо-о-отрите-ка!.. Вчера по испанскому языку — не больше не меньше как «единицу с четвертью»… Поздравляю вас, Рамирес, поздравляю! — закончил он, и опять на его лице появилась улыбка; только на этот раз директор не старался скрыть издевки.

Я вспыхнул, охваченный бешеной яростью, но не смог произнести ни слова. Я был уничтожен. Эти проклятые «двадцать пять сотых», добавленные, конечно, по настоянию директора, свели на нет блестяще сданный экзамен и означали для меня непоправимую потерю целого учебного года по испанскому языку!

Какой ужасный удар! Отправившись в парк вместе с товарищами, я разразился потоком проклятий и поклялся навсегда порвать с Институтом.

В этот день был экзамен по английскому языку. Я не мог дождаться, когда меня вызовут. Услышав наконец свое имя, я бурей ворвался в аудиторию, где восседала экзаменационная комиссия: мистер Эванс в компании с доном Омеро и учителем Эрнандесом.

— Зачем вы зовете меня на экзамен? — закричал я запальчиво. — Чтобы в любом случае поставить мне ту отметку, которую захочет директор? Убирайтесь ко всем чертям и ставьте мне четверку! Вот мой экзамен!

Секундой спустя я летел громадными прыжками по лестнице училища — в последний раз, окончательно решив, что ноги моей там больше не будет.

Голова моя напряженно работала в поисках выхода из трудного положения, в котором я очутился. Надо было бежать из дому до того, как о случившемся узнает мать. Но куда и как бежать? В кармане у меня не было ни сентаво, и я никого не знал, кто помог бы мне деньгами.

Ломая себе голову над этим вопросом, я вспомнил о донье Фортунате, нашей ближайшей соседке по Сан-Хосе, добродушной толстухе, страдавшей клептоманией. Она всегда была добра ко мне, любила мою мать и время от времени писала нам. Вмиг я разработал план бегства. Весь вопрос теперь сводился к тому, чтобы тайком от матери завернуть в бумагу пару белья и, дождавшись ночи, удрать в столицу, на поиски доньи Фортунаты, которая, наверно, согласится дать мне денег на билет до Пунтаренаса или Пуэрто-Лимона. А там уже мне, конечно, удастся пристроиться на какое-нибудь судно мыть посуду или чистить картошку, и я отправлюсь в кругосветное плавание…

Наконец-то начнется для меня жизнь, полная приключений!

В столице, добравшись до предместья Лас Пилас, я почувствовал, как по мере приближения к дому дона Герардо мало-помалу таяли мои надежды. Где-то глубоко в тайниках сердца родилось сомнение и чей-то насмешливый голос упорно твердил, что вряд ли скуповатая донья Фортуната поспешит раскошелиться и снабдит меня деньгами на дорогу. Я нерешительно подошел к калитке сада и вдруг застыл на месте, охваченный сомнениями и каким-то непонятным страхом. Но игра была начата, нельзя же теперь вернуться вспять! Я нажал кнопку звонка. При виде меня донья Фортуната вытаращила глаза и радостно воскликнула: