Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

— Да поможет мне господь! Смотрите-ка, кто к нам явился! Да ты стал совсем мужчиной, Маркос!.. — И, обняв меня, она добавила: — Иди сюда, на кухню. Видишь, я сейчас одна: Герардо отправился в Картаго [99] Карт а го — главный город одноименной провинции Коста-Рики, в 20 километрах от столицы. и вернется лишь к вечеру, а прислуга только что вышла за покупками…

В домашних туфлях, запахнувшись в просторный халат, донья Фортуната казалась еще более грузной; в волосах прибавилось седины. Она поставила передо мной ужин, и я жадно набросился на еду. Донья Фортуната трещала без умолку, расспрашивала о житье-бытье матери, сестер. Ничего не подозревая, она ходила взад и вперед по кухне, как вдруг случайно взгляд ее упал на два свертка, лежавшие рядом с моим стулом; только тогда она догадалась, что недаром я прихватил с собой одежду. Она поняла также, что я устал и проголодался, как пес.

— Ты что задумал, Маркос? — спросила она испуганно. — Что с тобой стряслось, а?

Вздрогнув и отложив в сторону хлеб, я постарался в кратких словах рассказать ей о случившемся, а потом, запинаясь, поделился с ней планами дальнейшего пути до Пуэрто-Лимона или Пунтаренаса. Донья Фортуната всполошилась и разохалась:

— Иисус, Мария и Иосиф! Да ты, верно, совсем рехнулся и забыл о своей матери!.. А бедняжка Фиделия, должно быть, потеряла голову, разыскивая тебя!

И, видя, что я приумолк, донья Фортуната поспешила прибавить:

— Какое там путешествие — ишь, чего еще выдумал! Если не хочешь возвращаться домой, останешься здесь, у нас. Выучишься доброму ремеслу и будешь отлично вести себя, ладно? Разве это не лучше, как тебе кажется?

С грустью я понял, что отдаляется осуществление моей заветной мечты — странствовать по белому свету. Мне ничего не оставалось, как сделать вид, будто я согласен с ее доводами:

— Ладно, донья Фортуната… Если вы хотите… Но домой я не вернусь…

— Хорошо, мальчик, очень хорошо! А маму мы известим, — решила она и, помолчав, добавила: — Чему же ты хочешь научиться, Маркос? Портновскому делу?.. Или столярному?

— Нет, я буду учиться на механика! — заявил я тоном, не терпящим возражений, и, внезапно подхваченный мощным вихрем, в котором кружились дымящиеся паровозы, тяжелые блоки, громыхающие машины и механизмы всяких видов и размеров, я на мгновение забыл мечты о заманчивых путешествиях.

— Ну что ж, это подходящее ремесло, хотя немного грязное, — заметила она и вдруг радостно добавила: — Вот случай-то, знаешь! Администратор Тихоокеанской железной дороги — хороший друг Герардо, он тебе поможет устроиться. Стоит только словечко сказать!.. А сейчас, как вернется служанка, я пошлю телеграмму домой, сообщу матери, что ты находишься здесь, и пусть не беспокоится, а ждет письма.

Кто бы подумал! Донья Фортуната, способная стащить моток ниток ценой в пятак, приютила меня в своем доме, накормила и даже купила мне на первых порах два замечательных комбинезона для работы. А я, приняв ее предложение лишь для того, чтобы выиграть время и сбежать попозже, отказался от своих планов и внезапно загорелся желанием стать мускулистым, закопченным механиком.

В механических мастерских Тихоокеанской железной дороги я поступил учеником в компрессорный цех; для начала мне положили по пятьдесят сентаво в день. Начальником цеха был дон Артуро — седой старикашка, сгорбленный и одноглазый. С ним работали двое молодых рабочих и подручный парень, по имени Родриго. Этот самый Родриго, веселый, беззаботный шалопай, с первой же встречи сделал меня жертвой своих грубых шуток и зачастую посылал покупать ему то кофе, то сигареты.

Одетый в новенький комбинезон, я готовился стать вскоре механиком…

Разумеется, я гордился своим новым положением и любил поважничать перед другими мальчишками. Одетый в новенький комбинезон, я готовился стать вскоре механиком и чувствовал себя настоящим мужчиной. Вечером я не забывал испачкать одежду, вымазать руки и лицо, чтобы пройтись по улицам, как заправский механик, важно выпятив грудь и напихав в карманы комбинезона грязной пакли, которой рабочие вытирали руки.

Однако вскоре я понял, что в цехе мало чему можно научиться; работа здесь в сущности пустяковая, решил я. Ни огромных машин, ни тяжелых молотов — словом, ничего увлекательного. Все сводилось к нудной работе по подгонке клапанов и налаживанию насосов, вентилей, шлангов и воздушных тормозов. И зачастую, пока старик механик возился с каким-нибудь клапаном, остальные зевали и только зря убивали время. В такие часы безделья я мастерил для себя кольца и кастеты из железного лома и шлифовал и полировал их до зеркального блеска, а затем воронил. Порой я убегал в соседние цеха, чтобы разузнать, какие там ведутся работы.

Меня особенно интересовал моторный цех, где рабочие налаживали и опробовали скоростные линейные автодрезины. Я восхищался токарными станками и миллиметровой точностью в работе токарей и судил о важном значении этой работы по высоким заработкам рабочих. Мне нравился оглушительный грохот котельной; помогая клепальщикам, я охотно залезал в котел паровоза, чтобы изнутри с помощью подпорки поддерживать заклепки. И всякий раз, вылезая из темного котла вспотевший, измазанный ржавчиной, я жадно вдыхал воздух и чувствовал себя очень важным и нужным.

Но больше всего меня восхищала кузница. Как зачарованный, часами глядел я на алые языки пламени, буйно вырывавшиеся из кузнечного горна, на огромные бруски раскаленного железа, сыпавшего ослепительные брызги и менявшего форму под тяжелыми, точными ударами мощного парового молота. Я отдавал дань глубокого уважения и восторга могучим кузнецам — всегда таким суровым, потным, почерневшим от сажи, никогда не расстававшимся с грязными кожаными фартуками. Я завидовал мускулистым ребятам, их подручным, которые с такой ловкостью били молотом по наковальне и помогали в производстве тысяч неизвестных мне, но необходимых деталей.

Я заметил, что всякий раз, как паровозы направляются после капитального ремонта в пробную поездку, их сопровождают механики вместе со своими учениками, контролируя работу машины и производя необходимую подгонку деталей в пути. К сожалению, механики из моего цеха никогда не участвовали в этих испытаниях. А я так жаждал хоть разок проехаться на паровозе — пусть даже в трубе! — лишь бы потом в замасленном, почерневшем от сажи комбинезоне пройти под завистливыми взглядами прохожих по улице.