Олег Раин - Капризная маркиза

Я сердито поскребла ноготками ладони — сначала правую, потом левую. Я всегда так делала, когда чего-то не понимала. А сейчас я, действительно, не понимала многого. Потому что Макс и Денис были давними моими воздыхателями, но выбрать кого-то одного я никак не могла. Вот они, капризы маркизы! Права, наверное, мама, называя меня так. То есть нравился мне, скорее всего, Макс, — как же иначе? Он ведь всем нравился — красивый, улыбчивый, одетый с иголочки. Мои подруги, Люська с Катькой, можно сказать, с ума по нему сходили, наперебой измышляли, что бы такое учудить, чтобы влюбить в себя этого королевича. Когда Макс впервые обратил на меня внимание, они даже дружить со мной перестали. Потом, правда, сообразили, что, если Макс со мной ходит, — разумнее все-таки дружить. Короче, вернулись. Обе при этом сменили имидж: одна покрасила волосы в зеленый цвет, другая вообще обрила голову наголо. Вот до чего им нравился Макс! Я, конечно, до зеленых волос никогда бы не опустилась, но на Макса смотрела вполне округленно. И улыбалась в ответ со значением, даже над остротами его хихикала. Но по щеке мне погладить хотелось почему-то Дениса. И по волосам его немытым-нестиранным. А еще тянуло к свитеру его в катышках прижаться…

Меня даже передернуло. До чего вздорные мысли могут прийти в голову! Хорошо хоть, окружающие не умеют в мозг заглядывать, вот посмеялись бы надо мной. Но ведь, правда, жалко! Почему Макс не умеет смотреть на меня так же, как Денис? Мог бы научиться за столько лет. Вон кругом сколько репетиторов с имиджмейкерами! А то все ужимки да ухмылочки. Еще и крикуна Тошу-Антошу с собой таскает, вперед наподобие щита выставляет. Все равно как в фильме «Собака на сене», когда серенаду за Караченцева поет какой-то толстяк. У Антоши-то голос зычный, и тексты любые шпарит без запинки. То есть так обычно и происходит: Тоша нараспев басит, а Макс стоит рядом и снисходительно улыбается. При этом окружающие моментально понимают, кто и кого озвучивает. Да еще Макс всем своим видом показывает, что уж он-то сказал бы все лучше и артистичнее, но что поделаешь — друг есть друг. Хоть и полный Тоша…

Я улыбнулась своим мыслям и безукоризненным почерком вывела на невидимом листе:

«Жаннет откинулась на спинку кресла и томно прикрыла свои чудные васильковые глаза…»

Вообще-то у «капризной маркизы» они не васильковые, а непонятно какие. Чуть-чуть желтые, немного зеленые, а по краям — даже черные. Пегие, в общем. Но не скажешь ведь — пегие глазки! И в дневник не запишешь. Читатели потом за животики схватятся. И правы будут, между прочим.

Но я все равно откинулась в кресле и томно прикрыла свои пегие глазки. Потому что всегда приятно, когда тебя кто-то любит. Пусть даже один-единственный человек, а уж тем более, когда их двое…

Тем более что многому мои кавалеры меня уже научили. Макс — ездить на машине и играть в рулетку, Денис — лазить по деревьям и плавать. С Максом я однажды проиграла в казино целых семьсот долларов — можно сказать, все свои сбережения. Вот была драма! Зато с Денисом я чуть было не утонула в реке Чусовой! Так что времечко текло и бурлило. Ну а я летела в Париж со скоростью четырехсот узлов и млела, как пятилетняя дурочка. Хотя на самом деле мне было уже четырнадцать, и в столицу Франции я летела вовсе не за тем, чтобы что-то там увидеть и умереть. Я летела к своему папе номер один и маме номер два. Чтобы вместе с ними отпраздновать Новый год, а попутно и собственный день рождения. Я уже и фразочку крамольную для них заготовила — абсолютно в моем стиле. Со Сновым Сгодом и Рождеством! А короче — СССР, дорогие родители!

Знаете, что такое любовный треугольник? Это когда двое любят одну, а она выбирает. Крутит своей симпатичной маковкой и, понятное дело, морочит головы окружающим. Это ж такая радость, когда все вокруг заморочены на твой счет и твою персону. Уроков, лопухи такие, не учат, на переменах дерутся, и все поголовно мечтают о мускулах-корпускулах и прочей ерунде, которая, по их мнению, может пленить сердце красавицы.

Только треугольники — это старье и плесень. Слишком просто. В настоящей жизни геометрия настолько засадная, что и фигур таких еще не выдумано. Например, когда пятеро ершиков любят одну карасиху, а она — вообще строит глазки какому-нибудь шестому недорослю. Или парень ухаживает сразу за двумя козочками (хороший ход, верно?), но мечтает при этом о третьей — лани гордой и неприступной, почему и портфель таскать помогает четвертой — этакой блеклой и некапризной девице. В общем, полный дурдом. Типа тех, что по телеку показывают.

А если серьезно, то чаще в нашей жизни встречаются не любовные треугольники, а любовные квадраты. У меня, во всяком случае, был явный квадратикус. Потому что пап и мам у меня было вдвое больше, чем у большинства нормальных детей. Те, что были родными, меня любили, те, что родными не были, меня терпели. Я же, вся из себя успешная и симпатичная, моталась между ними, позволяя дарить себе вдвое больше подарков и выслушивать соответственно вдвое больше всякой ерунды.

То есть по праздникам меня, само собой, делили, аккуратно вставляя в планы и календари, галочкой запуливая во все более или менее свободные дни. Подозреваю — чаще всего, чтобы утереть друг дружке нос. Папа Сережа, женившийся на собственной секретарше Галечке и сбежавший с нею в Париж, преподносил мне особенно впечатляющие подарки, желая таким образом позлить маму. Это он вроде как доказывал, что ей-то таких подарков никто и никогда не преподнесет. Ну а родная мама Таня мстила иным способом: во-первых, не отпускала меня к папе, всякий раз удерживая до последней секундочки, а во-вторых, пыталась папой номер два вытеснить первого папу.

Надо отдать должное, новый папа (я звала его Толиком) очень старался. Он и на съемки клипов меня приглашал, и самой предлагал попробоваться. На предмет, значит, пения и создания небольшого альбома. Даже показал, как легко из любого средненького голоса слепить нечто объемное и многозвучное. Толик был директором студии, и аппаратура у него громоздилась по всем углам. Студия напоминала напичканную механизмами шкатулку фокусника, и все эти мадридские тайны Толик с готовностью мне раскрывал.

Скажем, забредал в студию какой-нибудь несмышленыш с «Фабрики комет», становился в остекленный закуток, послушно раскрывал рот. Операторы рассаживались за экраны и микшерные пульты, начинали ехидно двигать рычажки, сводить частоты, транспонировать и фильтровать. Их коллеги, не теряя времени, рыскали по базам данных, искали готовые сэмплы либо приглашали живых музыкантов с живыми инструментами. Словом, мелодию клепали все равно как древнего рыцаря — доспех к доспеху, заклепку к заклепке и так далее. Если терпения у ребят хватало, мелодия получалась вполне терпимой. Но мне не хотелось, чтобы меня терпели, хотелось, чтобы слушали. А слушать, по большому счету, было нечего. Визжать я умела неплохо. Поднатужившись, могла и басом рыкнуть, но чтобы спеть?! Я ведь не Кабалье, не Бабаян какая-нибудь. Всяк сверчок должен знать свой шесток. И если знает, не такой уж он глупый сверчила. Вот и я знала о себе все. Ну или, скажем, почти все.