Наталья Туманова - Давно, в Цагвери...

Уснуть снова, конечно, я не мог, сел на сундуке и прислушался, боясь пропустить хотя бы слово.

Поворчав и похныкав, Катя подчинилась «власти» — было слышно, как зашлепали по полу босые ноги, — пошла в пристройку, где обосновались на лето родные Ли.

На цыпочках я подкрался к двери и, чуть приоткрыв ее, заглянул в щелку. Важа Гогоберидзе стоял шагах в трех от меня; обычно самоуверенное лицо его было нахмуренным, напряженным. Держа близко к глазам бланк телеграммы, он перечитывал ее.

Леон Георгиевич спал не раздеваясь и сразу же вышел.

— Новости, Важа? — шепотом, чтобы не потревожить жену и тещу, спросил он. — Плохие новости? Да?!

Милиционер помедлил с ответом.

— Я сообщал вам, батоно Леон… Вчера звонил в Тифлис, там в милиции друзья, Жора Сванидзе… вот… прислал… — И Важа с усилием, будто непомерную тяжесть протянул Леону Георгиевичу телеграмму.

Тот взял бланк, рука у него дрожала.

Я никогда не видел ни у одного человека такого смертельно бледного лица, как в ту секунду у Леона Георгиевича. Руки безвольно повисли вдоль тела, выронили телеграмму, и он глухим, сдавленным голосом протянул:

— Во-о-от оно что! — Растерянно оглянулся на дверь спальни, где отдыхали мама и бабушка Ли. — Но… как с ними, Важа? Пока… пока не выясним, нельзя говорить…

Воспользовавшись замешательством, Катя подняла телеграмму и шепотом по складам читала:

— «Ку-ре най-ден тру-уп де-во-чки… Сва-нид-зе…»

Не дочитала и, наверно, закричала бы в голос, если бы Леон Георгиевич не подскочил и не зажал ей рот. Лицо у него стало таким угрожающим, что Катя сразу съежилась, притихла.

— Молчи! — приказал Леон Георгиевич и вырвал из ее рук телеграмму. — Молчи!

Скомкав бланк, сунул в карман и сделал это как раз вовремя: на пороге спальни стояла Маргарита Кирилловна.

— Что, Лео? — спросила она.

— Да вот, новости. — Леон Георгиевич пошел навстречу жене, стараясь говорить возможно спокойней; давалось ему это, видно, с великим трудом. — Понимаешь, Рита… Тут… товарищ Важа… говорит… в поезде три дня назад, да, да, три дня… видели… девочку… одна… ехала в Тифлис и… и он считает — Лиана… И я, Рита, знаешь, что подумал? — тверже, овладев собой, продолжал Леон Георгиевич. — Нам нужно возвращаться в Тифлис. Катя, Сандро и товарищ Важа будут продолжать поиски здесь, а мы — в городе. Ведь правда, батоно Важа?

— Конечно, конечно, генацвале! Поезжайте! Важа Гогоберидзе стоит на посту, Важа все сделает. Все! Как родную дочь, Лиану искать будет!

— Спасибо вам! — поклонилась Маргарита Кирилловна. — А успеем на утреннюю «кукушку»?

— Должны успеть! — Леон Георгиевич достал из жилетного кармана часы. — В нашем распоряжении сорок минут…

И лишь тут Леон Георгиевич заметил меня. Мучительное раздумье на секунду прошло по его лицу, он, наверно, задавался вопросом: что я слышал, что знаю? Но, несмотря на то что все внутри у меня дрожало от страха, я постарался смотреть спокойно. И, думается, мне удалось обмануть Леона Георгиевича; он кивнул приветливо и торопливо:

— Слышал, Гиви? Собирайся.

А какие у меня сборы? Приехал я налегке, не взяв с собой ни работы, ни книг, ни альбома для рисования. Я вышел на крыльцо, сел на верхней ступеньке и подумал: до чего же много событий вместила пролетевшая неделя! Кажется, как недавно это было: фаэтон поворачивал за угол и Ли оглядывалась на меня в последний раз. «В последний?! — в страхе переспросил я себя. — А может, и правда то был последний ее взгляд, обращенный ко мне?»

В Тифлис приехали в середине дня.

Заслышав шум в передней, из своей комнаты тотчас же вышла Мария Марковна. Куда исчезла ее обычная выдержка, ее олимпийское спокойствие! Всегда безупречно одетая и причесанная, будто готовая к встрече гостей, чопорная и строгая, она на этот раз была одета небрежно и даже показалась мне ниже ростом. Такие разные по внешнему облику, по характерам и поведению, обе бабушки Ли стали в те дни чем-то похожи друг на друга: их сравняла, сблизила общая, смертельная тревога…

— Не нашли? — спросила бабушка Тата и, когда ей никто не ответил, горестно развела руками.

Распахнулась дверь на лестничную площадку, и в передней появился друг Леона Георгиевича, дядя Серго. Окинув всех с порога внимательным взором, он ничего не спросил: все было понятно без слов.

Я пошел к себе. Мамы дома не оказалось, ключ висел в привычном потайном месте — за зеркалом в коридоре. Отперев дверь, я постоял на пороге и тут же снова выбежал в переднюю. Ведь Леон Георгиевич сразу же пойдет узнавать подробности о девочке-утопленнице, постарается увидеть ее. И если я сейчас упущу его, мне придется ждать и терзаться мыслью: Ли утонула в Куре или не Ли?

Когда я выскочил на площадку, Леон Георгиевич и дядя Серго спускались с лестницы — в освещенном солнцем четырехугольнике парадной двери темнели их силуэты. В пять-шесть прыжков я сбежал по ступенькам и, стараясь оставаться незамеченным, пошел следом за ними. Мне удалось это сравнительно легко: тифлисские улицы, как и всегда в погожие солнечные дни, кишели народом. Сотнями голосов гудела и смеялась праздная, гуляющая толпа, сверкало и сияло стекло витрин, с афиш ослепительно улыбалась Мэри Пикфорд…

Да, все было как всегда, как будто ничего не случилось с Ли!..

Занятый своими мыслями, я не замечал ничего кругом и потерял из вида шагавших впереди Леона Георгиевича и дядю Серго. Отчаяние охватило меня; я заметался по улице, толкая людей и чуть не плача, — на меня ворчали, кто-то крикнул вслед: «Сбесился, что ли, бичо?» — и вдруг с разбега налетел на Леона Георгиевича; он стоял ко мне спиной, разговаривая с незнакомым мне бородатым сгорбленным человеком в потертой черкеске с серебряными газырями. Я пришел в себя от его сердитого окрика:

— А ты зачем здесь, Гиви?!

— Я с вами, дядя Леон, — забормотал я, больше всего боясь, что он сейчас же прогонит меня прочь. — Я с вами… Я знаю, что в телеграмме!..

— Ты — друг Ли, Гиви, — сказал с усилием Леон Георгиевич, — но идти туда тебе нельзя…

— Я подожду возле…

Леон Георгиевич не ответил.

С шумного и людного проспекта Руставели мы свернули на Грибоедовскую, где помещалась милиция: у подъезда отец Ли остановился, словно собираясь с духом. Трудно представить себе, что чувствовал он в тот момент.

Дядя Серго легонько взял Леона Георгиевича за плечо, и они вместе поднялись на ступени подъезда. Я остался внизу, на тротуаре.

Возле милиции толпился разный люд: старики в бурках, видимо спустившиеся с гор; две женщины в курдских национальных костюмах — в широченных плиссированных юбках и ярких кофтах, с монистами, обе с грудными детьми на руках и целой оравой ребятишек постарше — эти беспрестанно канючили, цепляясь за юбки матерей. В милицию входили и оттуда выходили озабоченные, встревоженные и расстроенные люди; милиционер с наганом в руке провел в здание бородатого человека в рваном пиджаке с дорогим кожаным чемоданом.