Михаил Колесников - Экспедиция идет к цели [Приключенческая повесть]

До этого только раз Тимякову и Сандагу довелось побывать в ней. Много лет назад. В книге Тимякова имелась запись о том посещении, и теперь, на коротких привалах, Пушкарев и Валя вчитывались в каждую строку: «Котловину Нэмэгэту, куда мы направляемся, называют „Домом смерчей“…» Они всматривались в огнистую вечернюю даль, где крутой мрачной стеной чернел Нэмэгэту, и жалели, что не удастся побродить в гигантском красном лабиринте извилистых и глубоких каньонов, раскинувшихся у его южного подножия. Там фантастический призрачный город, башни красных песчаников, желтые и красные стены, купола, арки, колонны — и повсюду, как говорят, торчат кости динозавров. Город вымерших драконов…

— Там столько загадок и тайн, что на сто лет хватит, — сказал Тимяков. — Мы с Сандагом в прошлый раз едва не заблудились, вернее, едва выбрались из лабиринта.

— А почему Нэмэгэтинскую котловину называют «Домом смерчей»? — поинтересовалась Валя.

— Нам только бы проскочить ее! Это аэродинамическая труба пустыни, она открыта с запада и востока — сквозные ворота западных ветров. А чтобы проскочить, потребуется не меньше двух дней, а то и больше. Ширина все-таки около пятидесяти километров! Воды нет совсем. Мы, по сути, еще и не добрались до самой котловины. Вот когда появится большой сайр [35] Сайр — сухое русло водяного потока. и станет нечем дышать…

— Вот так труба!

На дне котловины виднелись кочковатые пески, кое-где заросшие низкими, скрученными ветром кустами саксаула.

— А что такое там — большое, черное? — спросила Валя, указывая на темный клубок среди перекрученных ветвей саксаула.

— Это гнездо пустынного грифа, — сказал Тимяков.

Погасли лазоревые миражи, только горели красные облака.

…Путешественники, измученные трудным переходом, спешились, развели костер, вскипятили чай. Пустыня еще не охладилась, но уже жила. К ногам Вали безбоязненно подкатился ушастый гобийский еж, ткнулся острым носиком в подошву ее сапога, обнюхал. Она дала кусочек сахару. Еж взял. Появились еще три ежа. Стали отнимать сахар у первого. Получилась забавная сцена.

— Ежи — хорошо, — сказал Сандаг. — В здешних местах много ядовитых змей — щитомордников. А ежи в обиду нас не дадут.

И все-таки от его слов у Вали мороз пошел по коже. Сколько раз у себя на буровой она видела змей, гнезда фаланг и молодых скорпионов. Особенно ненавидела и боялась скорпионов, которые здесь, в отличие от казахстанских, были бледно-зеленого цвета, почти прозрачные.

— Терпеть не могу всю эту мерзость! — говорила она Пушкареву.

— А теперь придется терпеть. На меня ведь тоже сперва смотрела, как на щитомордника. А теперь терпишь.

Отдыхать долго не пришлось.

— Поспешим! — сказал Сандаг. — Отдохнем потом. Нам к утру надо подойти к горам Хана-Хере.

Теперь они двигались при свете звезд по сплошному кочкарнику, пересекали сухие русла…

О горах Хана-Хере Сандаг и Тимяков рассказывали разные чудеса, и всем не терпелось поскорее добраться до них. О каких «зеркалах скольжения» толкуют ученые?

— «Хана-Хере, Хана-Хере!..» — повторял и старый Лубсан. — Зеркало царицы. Там живут страшные призраки, злобные демоны — докшиты.

— А вы их видели? — спросил Пушкарев.

— Видел. Андрей видел, Сандаг видел.

Но ученые не пожелали ничего объяснять.

— Сами все узнаете. Поспешим, пока солнце не поднялось. В здешних местах днем можно превратиться в жареную яичницу или в печеную картошку— по выбору.

На всем пути от Дзолэна до Хана-Хере они не встретили ни одной юрты, ни одного человека. Тимяков как-то говорил, что плотность населения в Южногобийском аймаке достигает 0,1 человека на квадратный километр. Но даже и одной десятой человека не обнаруживалось здесь.

Рассвет опалил их зноем. Заплясала, задрожала горячая миражная дымка. Между песками струился, тек желтый сумрак. День только начинался, и жизнь еще не забилась в норы, не скукожилась от зноя. Проворно бегали огромные мохнатые фаланги на высоких паучьих ногах; они иногда застывали на месте и почти осмысленно смотрели большими выпуклыми глазами на людей и верблюдов. Во время привала Долгор сбросила щелчком фалангу, которая забралась ей на рукав. На скатах барханов росли широко расползшиеся кустарники селитрянки, покрытые красными ягодами, а также сульхир, полынь, тимурия. Иногда проползала по песку ярко-зеленая или красная змея. Щебетала саксаульная сойка. Встречались целые заросли саксаула, мешавшие свободному движению каравана. Иногда караван попадал в длинные узкие коридоры, образованные красными и черными скалами, отполированными до блеска, или же поднимался на вершину бугра, и отсюда открывался обширный вид на котловину. Глаза слепило от блеска песка и скал.

Верблюды шли с трудом. Их губы отвисли, ноздри расширились. Скрипел под ногами песок. И нигде не было тени, чтобы укрыться от палящего зноя. День казался бесконечно длинным. Теплая вода не освежала. В целях экономии воды верблюдам только смачивали губы.

Сандаг подбадривал:

— Жара — разве плохо? Монгол жары не боится. Мороза тоже не боится. Монгол боится сырости.

Спереди горизонт закрывали совершенно немыслимые горы: исполинские кубические глыбы, будто искусственные сооружения, матовые, черные, как бы мерцающие — стена до неба из правильных кристаллов необыкновенных размеров.

Когда подошли к стене ближе, все невольно придержали верблюдов и, несмотря на иссушающую жару, почувствовали озноб: со стены — блестящего экрана, из самой глубины хребта на них глянула большая ухмыляющаяся физиономия и сразу исчезла, потом появились причудливые клубящиеся фигуры. Иногда физиономия во всю стену появлялась на мгновение, корчилась в смехе и пропадала.

Пушкарев, Валя, Тумурбатор и Долгор подъехали к каменному массиву и увидели, как их отражение выступило, отделилось от скалы и двинулось им навстречу. А там, за призрачными фигурами, чувствовалась вовсе не зеркальная глубина, а некий неведомый, инопланетный мир; казалось, сделай они еще хотя бы шаг — и войдут туда, в туннель из темного света, ведущий в непостижимое, в то, чему нет названия, в сказочную Шамбалу иных пространственных и временных измерений…

Они отпустили верблюдов, а сами стояли у раскаленных камней и не могли оторвать глаз от меняющейся поверхности горного зеркала.

Звенело в голове от жары; казалось, мозг превратился в расплавленный свинец. Все хватали пересохшими ртами горячий воздух, а призраки манили их в прохладную глубину иного бытия, обещали покой.

— Кажется, я схожу с ума… — простонала Валя и судорожно потерла пальцами виски. — Уйдем отсюда. Это страшно, пусть даже оптический фокус. Как в бредовом сне. И пить хочется…