Юрий Збанацкий - Куриловы острова

— А почему же...

— Если б не Маслов, Зюзин тоже был бы другим.

И опять помолчали.

— Им нелегко исправиться.

— Привыкли жить как попало. Но ничего. Исправятся. Вот увидишь...

Миколка не спорил. Ему тоже хотелось, чтобы из этих ребят вышли настоящие люди. Он понимает: нелегко человеку перевоспитаться, ой, не легко... Но надо.

Так думали Миколка с Андреем. Но совсем иначе думали о собственном перевоспитании Маслов и Конопельский. Зюзин — тот уже поотстал от них, рисованием увлекся. Трояцкий не вылезал из библиотеки — все читал.

Маслов молчал. Только сердито моргал глазами из-под насупленных бровей на окружающий мир, да презрительно улыбался, брезгливо скривив губы. Не трогайте, мол, меня, а я уж, так и быть, и вас никого не трону, потому что с вами лучше не связываться.

Конопельский смотрел ясным взглядом своих синих глаз на все, что его окружало, и в этом взгляде трудно было прочитать его подлинные думы и настроения.

Они ждали случая.

Как-то раз, когда Миколка с Андреем в поте лица трудились, забыв об ужине, Конопельский с Масловым, насытившись до отвала, выбежали на улицу подышать свежим воздухом.

Дышать свежим воздухом у Конопельского с Масловым означало — тайком покурить. Сейчас они боялись курить в стенах школы и прятались по темным закоулкам. Удобной с этой точки зрения была задняя каменная стена мастерской, прилегавшая к высокому забору, идущему к темному лесу: тут никто не увидит и не заподозрит. А если кто станет подходить, то его еще издали можно заметить и скрыться. Стоит только пролезть через дыру в заборе, и уже в лесу.

Перебегая с места на место, будто играя, ребята нырнули за мастерскую. И сразу бросились назад: думали, растворятся в темноте, а попали под сноп яркого света.

Осторожно подобрались к окну, заглянули внутрь. Неужели Марат Нилович работает? Нет, его не видно. Только Северинов с Курилой что-то долбят и строгают — так что щепки летят. Оба озабочены, словно боятся, что вовремя нормы не выполнят, работают, будто бог весть какую плату за это получают.

— Одни? — спрашивает Конопельский.

— Наверно.

У Конопельского зловеще блеснули глаза. Вот когда подвернулся случай отомстить этим зазнайкам, этим активистам и святошам! Но чтобы такое придумать?

— Камень, что ли, фугануть?

Маслов готов на все. Камень так камень.

— Нет, не стоит, — сам себе возразил Конопельский. — Еще в герои вылезут. Как же, пострадали от покушения... Лучше знаешь что?..

Маслов не подгонял. Он знал, что если друг думает, то придумает.

— Давай подкрадемся к двери и запрем их там в мастерской. Пусть переночуют мистеры, пусть поработают.

— А ты уверен, что там нет Марата?

— Нету...

Тогда Маслов дополнил его идею:

— Да еще отопление перекрыть. Чтобы в ледяные сосульки превратились.

Конопельского даже передернуло — всегда у этого Маслова что-нибудь гадкое на уме. Но не отказался.

— Ну, так пошли. Только осторожно!

Незаметно пробрались в мастерскую. Она оказалась незапертой. По длинному коридору, где не было ничего лишнего и где оба они довольно хорошо ориентировались, Конопельский с Масловым подошли к столярке. В коридоре темно, хоть глаз коли. Маслов, не предупредив Конопельского, чиркнул спичкой. Вспыхнувший огонек на миг вырвал из темноты дверь. В двери ключ. Видимо, мастера не догадались замкнуть себя изнутри, не предвидя опасности.

Маслову только это и надо было. Взявшись обеими руками за ключ, он прислушался.

В мастерской шикала пила, энергично шаркал рубанок, работа кипела.

Никто не слышал, как замок щелкнул раз и другой. Для уверенности Маслов даже за ручку подергал — не открывается. Вынул из замка ключ и не спеша, уже не крадучись, направился к выходу:

— Айда, Конопля! — И ядовито захихикал: — Пускай теперь посидят, поработают.

Вышли из мастерской, немного постояли у двери, прислушались.

— А ключик в воду, — глухо хохотнул Маслов и запустил им в ночь. Нырнув в темноту, спрятались за стеной мастерской, закурили. Курили долго, молча. Оба были довольны своей выходкой. А для того, чтобы выразить удовольствие, слова для них были вовсе необязательны.

Накурившись, побрели к школе. Шум в мастерской не стихал.

— Стараются дружки!

— Ничего, мы им еще не такое устроим. Пусть не зазнаются, не думают много о себе...

Конопельский от удовольствия щурил в темноте глаза, пренебрежительно кривил тонкие губы.

Никогда еще в жизни Миколка не работал с таким удовольствием и увлечением. Рубанок, казалось, сам шмыгал по ровным гранистым брусьям, а золотая стружка, как бы играя, кудрявясь причудливыми завитушками, выскальзывала из-под рук и падала к ногам.

Стоя по колено в стружках, он время от времени сдвигал их рукой или ногой в угол, где набралась уже целая куча, а они все вились и вились под рубанком, рубанок все пел и пел, а вместе с ним пела и душа у Миколки.

Андрей то молча отчеркивал что-то плотницким карандашом на доске, то включал пилу и подставлял под ее острые зубья уже расчерченные доски. С пронзительного свиста пила переходила на звенящий крик, медленно вгрызаясь в дерево по карандашной черте, оставляя за собой узкую щель.

Секунда, другая — и широкая доска распадалась надвое.

За все время работы друзья ни разу не перекинулись ни одним словом. Не потому что не о чем было говорить. Тем для разговоров нашлось бы немало. Как-никак, чуть ли не целых два дня не виделись. Но на разговоры надо свободное время, а сейчас некогда.

И только когда все доски, предназначенные для рамы, были распилены на заготовки нужного размера, когда рубанок снял с них все лишнее и можно было приступить к сборке самой рамы, ребята решили отдохнуть.

Миколка, правда, так разохотился, что всю ночь готов был работать.

— Наверное, еще совсем мало времени, — сказал он, позёвывая.

— На сегодня достаточно, — рассудительно, совсем по-рабочему ответил ему Андрей. — Прежде чем собрать рамы, нужно материал хорошенько высушить.

Миколка с ним согласился: поскольку перерыв в работе вызван технологической необходимостью, возражать не приходится. Тем более что действительно уже поздно, рот то и дело чуть ли не разрывается от зевоты.

И отчего это так получается: работаешь — рот плотно закрыт, чуть сел, расслабил мускулы — все зеваешь и зеваешь?..

Не спеша, как заправские мастера, положили на место инструменты, подмели в мастерской, сложили у батареи заготовленный материал — пусть, мол, сушится — и только после этого решили одеваться.