Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

Федя, наконец, остановился и перевел дух. Потом спросил:

— Ну как, Аджин, пойдешь со мной в крепость?

Тот с готовностью вскочил:

— Джигит не спрашивает «куда», а спрашивает «когда»… Я и мешок для денег принесу.

— Ну вот и ладно! Только мешок рановато, лучше инструмент какой-нибудь захвати… А ты, Василид?

Василид сник и подавленно молчал. Затем отрицательно покрутил головой.

— Неужели не хочешь клад найти?

— Как не хотеть… А только нельзя мне — устав не позволяет. Евлогий если узнает…

— Это кто такой?

— Казначей наш…

— Ты говорил, что только игумену подчиняешься…

— Так-то оно так, но казначей у нас какую-то непонятную власть имеет.

— Да плюнь ты на них, тайком приходи. Ведь сдохнуть можно от такой жизни!

— Где уж тайком. Да и грех это.

— Грех, грех… Сам подумай: клад найдем — несколько деревень голодных накормим! Сколько грехов с себя снимешь! Да тебя в святые произведут! — с жаром добавил Федя.

Послушник умоляюще взглянул на своего искусителя. Он еще боролся с собой. С одной стороны — жизнь тоскливая, но привычная и безгрешная; с другой — полная приключений и риска разоблачения. И если клад не будет найден, не миновать ему божьего отмщения: терзаний, пыток, казни огнем неугасимым… Смятение души отражалось в его страдальческом взгляде.

— Уж и не знаю как… Я подумаю, — сказал Василид.

— Думать некогда, решай, — отрезал Федя. — Может, завтра мы наткнемся на клад, а ты окажешься ни при чем. А грех, который лежит на монастыре за его жадность, падет и на тебя.

В наступившей тишине из монастыря донесся заунывный удар колокола, сзывавший братьев на вечернюю молитву. Его звук заставил вздрогнуть послушника и вместе с тем придал ему решимости. Он вдруг сказал:

— А все же, если клад найдем, про запас надо бы денег оставить: если кто заболеет или в какую беду попадет — мы тут как тут, всегда помочь можем. — Он впервые робко улыбнулся.

— И то, правда! — отозвался Федя. — Это ты ловко придумал… Так как, согласен?

— Согласен, — сказал Василид и решительно кивнул.

— Вот и отлично! Завтра же начнем.

Все заговорили наперебой. Василид перестал стесняться новых друзей и вел себя с ними как равный. В оживленном разговоре едва не забыли про кукурузу. Спохватившись, Аджин разгреб золу: под ней лежали румяные огнедышащие початки. Кукуруза испеклась в самый раз, мальчики перекидывали ее в ладонях и, как только позволял жар, вонзались зубами в молочную мякоть.

— Ешьте, как я, — сказал Аджин. Он разбил орех и отправил его в рот вслед за кукурузой. Друзья последовали совету. Василид заявил, что ничего вкуснее этого прежде не ел.

Солнце скрылось в водной пучине, но его лучи на вершине Святой горы еще долго не гасли, крепость горела точно слиток золота. Но вот и последний луч потух. Влажные ароматы поднялись с низин, первые звезды проступили на небе. Василид сонно прикрывал глаза. Аджин вдруг так зевнул, что щелкнули зубы.

В темноте с трудом выбрались на окраину городка. Перед тем как Василиду свернуть к монастырю, остановились.

— Давайте, — предложил Федя, — дадим клятву: держать в тайне то, что задумали.

— Нет, так не делают, — запротестовал Аджин.

— А как делают?

— Сегодня поздно, дорогой. Завтра покажу, как надо делать.

— Ладно. Только смотрите не проболтайтесь.

Условились встретиться возле моста через Монашку. Федя и Аджин попрощались с Василидом, вдвоем пошли дальше.

В городе царило оживление. Похрустывая песочком, на набережной прогуливались обитатели европейских кварталов; из открытых окон ресторанчика «Колхида» доносилась музыка струнного оркестра.

Попрощавшись с Аджином, Федя шел, преисполненный радостных надежд. Звезды, усыпавшие весь небосклон, казались ему тысячью светящихся серебряных монеток.

1921 год. Год больших перемен и начинаний в жизни маленькой Абхазии. Одним из новшеств был театр. Организованный первым абхазским просветителем Дмитрием Гулиа, он кочевал по республике на трех неуклюжих арбах. Они превращались в сценические подмостки там, где прежде и слыхом не слыхали о театре. И не беда, что занавес был залатан, что вместо живописного задника высились знакомые горы, что женские роли исполнялись мужчинами. Важно было то, что события, происходившие на сцене, заставляли сердца неискушенных зрителей биться чаще, звали к новой жизни.

В тот вечер театр давал представление в Новом Свете.

Скопище народа в столь поздний час не могло не привлечь внимание вездесущего Аджина. Выяснилось, что он пропустил большую часть представления. Но это не помешало ему, полегоньку раздвигая зачарованных зрителей, шаг за шагом приближаться к подмосткам. Оказавшись рядом, он стал следить за событиями и скоро разобрался, что к чему. Этому немало способствовало и поведение зрителей: действие они сопровождали цоканьем языков, негодующими или поощрительными возгласами. Один из актеров — княжеский ашнакма, льстивый и коварный — вызывал особенное негодование публики. Когда же этот негодяй стал клеветать на честного, благородного героя, Аджин не выдержал: с воинственным кличем он вскочил на сцену и бросился на ашнакму.

Свалка произошла изрядная: Аджин сбил злополучного актера с ног, а тот опрокинул стойку, подпиравшую княжеский шатер. Несколько человек, оказавшихся под упавшим пологом, барахтались в темноте под восторженные крики собравшихся.

Пока закрывали занавес и извлекали из кучи тел благородного мстителя, прошло немало времени…

Абхазцы не бьют детей. И все же проступок был столь значителен, что Аджин получил ощутительный толчок коленом пониже спины и вылетел по другую сторону подмостков. Размышляя о людской несправедливости, Аджин побрел домой.

В нескольких километрах к западу от Нового Света высятся остатки огромной прямоугольной башни из окатанных валунов — часть большого укрепления, некогда охранявшего проход между крутым склоном горы и морем. За последние столетия море потеснило берег, и обезглавленная башня оказалась в воде, одинокая, заброшенная, исхлестанная ветром, омываемая штормовыми волнами. Башня и выступающие из воды остатки от нее развалины крепости образовали укромную бухту. Иногда рыбак, застигнутый непогодой, находит в ней приют. А еще бухта служит перевалочной базой для контрабандистов, но об этом мало кто знает.

В сумеречный час, предшествующий рассвету, в море недалеко от башни встала на якорь турецкая фелюга.

Через несколько минут от нее отделилась лодка. Гребец, стараясь не шуметь веслами, подогнал ее к подножию башни, и с кормы прыгнул на береговые камни высокий человек, а лодка, развернувшись в море, вскоре растаяла в тени фелюги. Спустя некоторое время и фелюга скрылась в предутреннем тумане.