Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

— Добрый вечер, незнакомец, — сказал Тагуа. — Да будут назавтра удачны твои дела. Садись, раздели с нами ужин.

— Приветствую добрую компанию, — ответил Смирягин. — А я иду мимо, дай, думаю, посмотрю, что за народ собрался…

Одолев свою робость, он присел к костру; его страдальческий взгляд остановился на мясе.

Тагуа налил гостю амачар и протянул всем по новой порции шашлыка.

От такой щедрости у Смирягина даже слезы выступили на глазах. Мальчики ели теперь не торопясь, смакуя каждый кусочек. Новый гость пытался сдерживаться, но это ему не удавалось, он ел с жадностью, чавкая, лязгая зубами.

Из деликатности, присущей абхазскому гостеприимству, хозяин не спрашивает гостя, кто он, и не выведывает ничего, пока тот сам не заговорит о себе. Молчал и Тагуа.

Смирягин понимал, что пора уже как-то объяснить свое появление здесь, у костра.

— Случается же такое, — начал он, — ехал верхом из Сочи в Гудауты, и вот — превратности судьбы — напали абреки и ограбили дочиста.

Тагуа с сочувственным видом поцокал языком:

— Удивительный случай… Но в жизни случается такое, во что и поверить трудно.

Смирягин подозрительно взглянул на охотника: как понимать его слова? Однако он решил истолковать их в свою пользу.

— Да, — продолжал он, — еще два дня назад ваш покорный слуга квартировал в лучшей гостинице, обедал в ресторане, а сегодня сидит без копейки у костра. Поистине неисповедимы пути господни!

Федя с Аджином понимающе переглянулись. А Порфирий продолжал разглагольствовать:

— Сегодня я делю с вами скромный ужин, одет в рубище, неприкаян и гоним, но пройдет немного времени, и вы будете гордиться знакомством со мной.

— Мы и без того рады знакомству, почтенный, — вставил Тагуа.

— Не подумайте, милейшие, — продолжал Смирягин, — что я забуду вашу хлеб-соль, этот чудесный вечер среди диких гор и беседу с вами. И поверьте — награжу по-царски.

Аджин незаметно для него выразительно покрутил пальцем у лба.

— Ты говоришь загадками, незнакомец, — улыбнувшись, сказал Тагуа.

— Никаких загадок, — торжественно изрек Смирягин. — Ты, добрый хозяин, скоро будешь курить дорогой кальян [47] Кальян — прибор для курения табака в восточных странах. вместо трубки, а твоя бедная черкеска украсится золотыми газырями… Впрочем, и черкеску я куплю тебе новую. Тебе, сын гор, — сказал он, обращаясь к Аджину, — я подарю шелковый бешмет и кинжал, украшенный серебром, ибо уже сейчас видно, что ты будешь настоящим джигитом. Что же касается тебя, мой светловолосый соплеменник, то ты получишь от меня… пусть это будет ружье, не сомневаюсь, что ты хотел бы стать охотником, подобно хозяину нашего застолья.

Тагуа, находившийся в прекрасном расположении духа, вдруг сказал:

— Извини, дорогой, но ты забыл, что среди нас есть еще живое существо.

— О да! — воскликнул Смирягин, всплеснув руками. — Ты прав, и я готов казнить себя за забывчивость. Вашего почтенного пса я накормлю обедом, а также найду искусного лекаря, чтобы тот зашил ему ухо, порванное в славном бою.

Худыш, один не разделявший благодушия присутствующих, что-то проворчал на собачьем языке.

Сказав столь продолжительную речь, Смирягин склонил на ладони голову с намерением принять глубокомысленный вид, но уже не смог поднять ее, подался вперед и свалился бы в костер, если бы мальчики не подхватили его. Втроем его отнесли в хижину и уложили в углу на шкуре.

Впервые за много дней бедолага спал под крышей, пьяный от сытости, без тревог и сновидений.

Хозяин и гости снова сели у костра. Ночь уже наступила. Все были в превосходном настроении. Охотник вдруг рассмеялся.

— Ты чего, дадхейт? — удивился Аджин.

— А то, что, если новый бешмет у тебя будет, жениться надо.

— Это тебе жениться пора, — пробурчал Аджин, — на охоту пойдешь — кто кальян караулить будет?

Рассмеялись все вместе. Худыш, продолжавший глодать кости, с недоумением посмотрел на них.

— А твоему другу с ружьем еще делать нечего: как был холостяком, так пока и останется, — сквозь смех сказал Тагуа.

Ребята переглянулись и принялись хохотать с новой силой.

Но теперь охотник не понял, что их так насмешило.

Этот разговор напомнил друзьям о цели их прихода. Аджин без труда уговорил охотника на один-два дня расстаться со своей буркой. Она оказалась огромной: мальчики свободно помещались в ней вдвоем.

Чтобы вешать на стену будущее ружье, Тагуа подарил Феде ветвистые рога благородного оленя. Когда уже попрощались, он тронул мальчика за руку, намереваясь что-то сказать, но передумал и скрылся в хижине. Аджин свистнул собаку, и Худыш двинулся за хозяином, прихватив в дорогу кость.

Проснувшись после столь неожиданного пиршества, Порфирий Смирягин обнаружил, что лежит в углу хижины на отличной меховой подстилке. Привыкнув видеть опасность во всем новом, Порфирий вскочил на ноги и выглянул за дверь.

Недалеко от порога, на том же месте, что и вчера, горел костер, и в воздухе плыли сладостные запахи жареного мяса.

Хозяин сидел у огня и ждал пробуждения гостя, чтобы, по обычаю, разделить с ним утреннюю трапезу.

Минувшие недели Смирягин провел в безуспешных попытках увидеться со своим монастырским приятелем. Памятуя о прошлом, он вынужден был прятаться от каждого встречного, ночевал в провалившейся могиле на краю кладбища, питался объедками, что выбрасывали из окна монастырской поварни. И теперь, измученный одиночеством и голодом, охотно дал уговорить себя погостить день-другой под кровом великодушного хозяина, да как-то так получилось, что «день-другой» обернулись долгими днями.

Тагуа, равнодушный к хозяйству, не противился тому, что благодарный гость прибирал хижину и запасал топливо.

По вечерам у костра довольный, что у него есть слушатель, Порфирий предавался красочным воспоминаниям, а Тагуа, покуривая неизменную трубку, с интересом слушал его, не утруждая себя заботой отделять в рассказе гостя выдумку от правды.

Однажды вечером Смирягин попросил своего благодетеля раздобыть для него карандаш, бумагу и конверт. Тагуа выполнил просьбу на следующий же день, благо путь от хижины к духану Юсуфа пролегал мимо почты. Весь остаток дня Порфирий корпел над письмом. После долгих раздумий и перечеркиваний оно, наконец, выглядело так:

«Премногоуважаемый и премноголюбимый брат во Христе и среди иноческой братии Акинфий! Да будет к тебе благорасположение господа нашего и пресвятой богородицы! Пишет тебе пребывающий в огорчениях приятель твой Порфирий. Не стану утруждать тебя описанием своей многогрешной жизни, а попрошу скорее свидеться со мной в удобный для тебя день, чтобы я смог изложить цель моего прибытия в эти благословенные места. Дабы подстрекнуть тебя к свиданию, скажу еще, что дело, задуманное мной, касается не меня одного, и при сем уверяю, что убытка от этой встречи ты не понесешь, а бог даст, и выиграешь. Уповаю на то, что не забыл ты нашей многолетней дружбы и простил мне мои прегрешения, коль скоро я пред тобой виноват. Пусть местом встречи будет то, где ты изволил потерять свои четки после памятных нам обоим обстоятельств. Буду приходить туда каждодневно от трех часов до пяти, ибо знаю, что в это время ты больше свободен от обительских хлопот.