Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

— Добудешь ты золото, а потом и улепетнешь с ним, как с монастырской кружкой. Подвел ты тогда меня, брат!

Ничуть не оспаривая этого в душе, Смирягин тем не менее сделал вид, что такое предположение чудовищно.

— Господи, благослови и помилуй! — воскликнул он и как бы в ужасе замахал руками. — Совсем я, что ли, совесть потерял! Те деньги ничьи были, общественные. А это дело совсем другое. Неужто я своего приятеля ограблю! Готов страшную клятву дать, что каждый день буду тебе докладывать о том, как дело идет, — всегда меня проверить можешь. — Порфирий продолжал божиться и даже пустил слезу — средство, к которому он прибегал не раз в подобных случаях.

— Ладно! — прервал его Акинфий. — К завтрему я это дело обмозгую. Приходи сюда в то же время.

Смирягин решился спросить:

— А много у вас в подвалах-то?

Акинфий усмехнулся:

— Много ли, не много, а если десятую долю унесешь, то обоим по гроб жизни хватит.

Они расстались. Смирягин возвращался в хижину охотника не чуя ног от радостной уверенности, что в длинной цепи его неудач наступил перелом. Он торжествовал: нет, не изменился его старый приятель, грош цена благочестивым разговорам, которыми он встретил Порфирия. Сладостные видения с новой силой охватили Смирягина, приняв форму золотых чаш, нагрудных крестов, усыпанных драгоценными камнями, серебряных дарохранительниц и прочих соблазнительных вещей.

И действительно, на следующий день брат Акинфий появился в условленном месте почти одновременно со Смирягиным. Он приволок с собой переброшенные заблаговременно через стену лом, кирку и лопату. А спустя несколько минут извлек из-под рясы и развернул перед Смирягиным начертанный неумелой рукой план хозяйственного корпуса с прилегающими к нему службами и участком монастырского парка. С полчаса приятели сидели, согнувшись над планом, выискивали кратчайший путь к манившему их подвалу.

Другой охотник до монастырского золота — пассажир фелюги, врангелевский полковник Нежинцев, как мы помним, не испытывал тех тягот, кои выпали на долю монаха-расстриги. Он был принят с почетом и вселен в первоклассный номер монастырской гостиницы. По утрам, вслед за легким стуком в дверь, появлялся молчаливый служка, ставил поднос с завтраком и, если не было приказаний, бесшумно исчезал.

Верный своим привычкам, Нежинцев, поднявшись с постели, несколько минут отдавал гимнастике. Затем брался за дела. Он принимал подручных Евлогия и выслушивал их донесения, касающиеся политических и военных дел в округе; на основе этих сведений он составлял рапорты Врангелю и извещал Фостикова о замеченных передвижениях красных частей.

Благодаря световой сигнализации, применяемой монахами, он поддерживал с генералом надежную связь. Отряды Фостикова находились на значительном расстоянии от побережья, но через нарочного генерал заверил Нежинцева в своей готовности в нужный момент спуститься с гор для соединения с повстанцами на побережье.

Утром того дня, когда на монастырском кладбище проходило знаменательное свидание двух приятелей, полковник нажал кнопку звонка и, когда в дверях появился служка, сказал:

— Передайте отцу казначею, что я хотел бы повидать его. Будет исполнено, — ответил монах и исчез.

Не имея возможности выйти в город до прихода казначея, Нежинцев с раздражением шагал взад-вперед по комнате. Как ни противно было сознавать, без Евлогия он пока не мог обойтись. Знание монахом абхазского языка и местных условий, главенство в обители — все это помогало Нежинцеву. Кроме того, казначей снабжал полковника небольшими деньгами на личные расходы, когда тот спускался в город для встречи с кем-нибудь из заговорщиков.

Сегодня полковник твердо вознамерился выбить обещанные Евлогием деньги. Но казначей появился лишь в полдень. Он догадывался, о чем может завести речь полковник, ждал этого разговора с беспокойством и досадовал на себя за то, что в первый же день не отказал решительно в его домоганиях.

Евлогий не был искушен в военных делах, но следил за политической жизнью, и смутное чувство с некоторых пор начало подсказывать ему, что мятеж дело не очень-то надежное. А вкладывать деньги в сомнительное предприятие было не в его характере. Одно дело — мелкие подачки Нежинцеву из монастырской казны, другое — драгоценности, припрятанные для себя и своих сообщников.

— Спасибо вам, святой отец, за активное участие в нашем общем деле, за помощь, — начал полковник, — без вас как без рук. Но в одном вот вопросе вы отмалчиваетесь, а я тоже до сих пор не беспокоил вас. Как все-таки с золотом, о котором мы говорили в день нашей первой встречи? Ведь оружие необходимо.

На лице казначея появилось отчужденное выражение.

— Видите ли, Алексей Михайлович, вопрос этот до сих пор остается нерешенным, оттого и не напоминал вам.

Нежинцев удивленно поднял брови.

— Но отчего? Как я помню, препятствием был характер игумена. Теперь он так болен, что отошел от управления обителью. Так за чем же дело стало? — Нежинцев старался поймать взгляд казначея, но тот упорно отводил глаза.

— Прежде всего, откуда у вас сведения о том, что обитель располагает, как вы выражаетесь, золотом?

— Очевидно, у командующего были основания поручить мне говорить с вами на эту тему… Наша контрразведка порой знает многое из того, что даже прямо не касается ее функций.

О контрразведке Нежинцев упомянул наугад, зная, какое воздействие это слово обычно производит на людей. Но на Евлогия оно не произвело никакого впечатления.

— Боюсь, что на этот раз у нее нет никаких оснований так считать. Золото, о котором вы изволите говорить, — досужий вымысел наших недоброжелателей, им выгодно чернить нас в глазах верующих. И если мы сумели, благодаря умелому хозяйствованию, что-то скопить, в то время как старый игумен, прости господи, занимался своими розочками, то деньги эти нужны для поддержания обители. Ежели думать о помощи в деле восстановления законной власти, то речь может идти лишь о весьма умеренной сумме. При этом я говорю пока лишь от своего лица, а кроме меня, существует духовный и хозяйственный совет…

— Господи боже! — в сердцах воскликнул Нежинцев. — Я вижу, тут перед вами чуть не до земли все гнутся, вам ли считаться с каким-то советом?!

— Господь да просветит ваш разум — совет есть совет, в него свыше двадцати человек входит, народ все достойный, радеющий о преуспеянии обители, и свою волю навязать им нелегко.

Нежинцев понимал, что все это словоблудие и вранье, все в нем кипело от негодования. Но чем он мог припугнуть этого человека, под покровительством которого находился?

Поистине этот монах с тусклым взглядом был ясновидящим: словно понимая состояние Нежинцева, он начал подниматься: