Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

Старец отмахнулся:

— И думать не думай — вкушай во здравие. Ишь, чего придумали — отрока на хлеб да воду сажать! Тебе в твои годы вредно поститься. За что посажен-то?

Василид замялся: у него появилось большое искушение поделиться со стариком своими заботами.

— Слушай, брат Платон. Покойный отец Георгий перед кончиной наказал мне доброе дело выполнить. Я одну промашку уже совершил. Теперь, чтобы дело поправить, может понадобится из обители отлучиться. За мной давно уже следят, а теперь еще из кельи не велено уходить. Сам посуди, каково мне…

Брат Платон внимательно слушал, сочувственно покачивая головой. Немного помолчав, ответил:

— Воля покойного свята, грех ее не выполнить. Не горюй, может, вместе что-нибудь и придумаем. Я тебя тайно навещать буду. А пока прощай. Благослови нас господь на доброе дело.

В узелке оказался порядочный кусок рыбного пирога с румяной корочкой, ломоть белого хлеба, несколько грецких орехов и даже горшочек с медом. После черного хлеба и воды все это было немалым утешением, и мальчик немедля принялся за еду. Кое-что он, однако, приберег на утро.

Во время вечерни Василид снова встал за колонной. В храме было три придела [56] Придел — небольшая пристройка, имеющая дополнительный алтарь для богослужений. . С места, где он стоял, все они хорошо просматривались.

Василид молился исправно: крестился и кланялся, но глаза его не упускали ничего из того, что происходило в храме. Так он и усмотрел необычность в поведении уставщика.

Отец Рафаил, вопреки обыкновению, не стоял на месте, а не спеша передвигался по храму. Вот он встал возле отца келаря [57] Келарь — монах, ведающий монастырским хозяйством. и что-то шепнул ему, потом оказался рядом с другим членом монастырского совета. Так он обошел все три придела, успев предупредить о чем-то всех, кто ему был нужен, и незаметно для всех, кроме Василида, вышел из храма. Василид продолжал наблюдать. Немного погодя, те из монахов, с кем шептался уставщик, тоже по одному потянулись к выходу.

Василид набрался храбрости и, когда последний из чернецов покинул храм, выскользнул следом за ним.

На дворе уже смеркалось. Выглянув из-за угла, мальчик увидел, что монахи скрылись в игуменских покоях. Василид поднялся на галерею и встал в полутемной нише недалеко от келейной. Было слышно, как дверь келейной заперли изнутри.

Волнение все больше овладевало Василидом. О чем они там говорят? Что замышляют? Все собравшиеся были доверенными людьми Евлогия.

Сердце у Василида учащенно билось. Дело было в том, что никто не хватился отобрать у него после смерти игумена ключ от келейной. Василид сам испугался этого открытия и теперь стискивал ключ в кармане рясы. Дверь в настоятельские покои впредь до назначения нового игумена оставалась запечатанной, и разговор мог происходить только в приемной. А из келейной, проникни он туда, будет видно и слышно все.

С минуту Василид стоял, раздираемый страхом и долгом. Потом решился. Дверь была знакома, и открыл он ее без шума, но от страха у него подгибались колени.

— Брат Иван, хорошо ли запер дверь? Что-то ветром потянуло… — Это было первое, что он услышал, оказавшись в келейной. Василид помертвел от ужаса и вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть.

— Не беспокойся, святой отец, запер надежно, — услышал он вслед за этим.

Василид пересек келейную и замер у окошка в приемную. Сборище возглавлял казначей.

У него хватило такта не занять место покойного игумена — он сидел в начале стола, ближе всех к двери, и Василид его хорошо слышал.

— Братия, буду краток, — начал Евлогий. — Те, кто здесь, знают: милостью господней обитель наша оказалась владелицей больших ценностей. Было это давно, и с тех пор их количество приумножено нашими трудами. Не секрет — все мы связаны круговой порукой, все знаем, как умножалось наше достояние. С превеликим тщанием хранили мы его по сей день, несмотря на трудности. Но в последнее время что-то много развелось охотников до нашего добра. От одной опасности мы, благодарение богу, недавно избавились. Вы знаете, что игумен хотел передать ценности в руки ревкома. Не сумев склонить нас на это богопротивное дело, оставил он посмертное письмо для председателя местной власти. Усилиями верных людей я заполучил это письмо. Не исключено, что обо всем этом кое-кто знает и слухи могут достичь ушей ревкомовцев. Кроме того, мною через доверенных лиц получено из Москвы весьма тревожное известие: все излишки церковных и монастырских ценностей подлежат конфискации в пользу голодающих Поволжья. Не знаю, дошел ли декрет до здешнего ревкома, — если нет, то дойдет в ближайшие день-два. Возможно, власти произведут обыск, пребывание нашего достояния в обители опасно. А посему предлагаю вывезти его и запрятать подальше от чужих глаз. В горах. — Евлогий замолчал и оглядел собравшихся.

— Благослови тебя господь за столь мудрое решение, — сказал отец келарь. — По правде говоря, давно надо было так сделать…

Казначей переждал разговоры и продолжал:

— Братья, мы с отцом Рафаилом уже составили план — сами понимаете, время не терпит. Отец Рафаил и возглавит караван в горы. Пока лишь он знает о месте, где будут захоронены наши ценности, остальные узнают его по прибытии. Отца Рафаила пошлем якобы на съезд в соседнюю епархию, а об остальных скажем, что ушли в горы заготовлять лес.

И это решение братья сочли весьма мудрым.

— Спрячете наше достояние, а сами направитесь в Черкесию, там, у верных людей найдете пристанище, — продолжал казначей. — Все говорит о том, что недолгими будут дни нынешней власти; снова расцветет обитель, и все причастные к нашему замыслу в накладе не останутся. Еще вот что прибавлю: дело предстоит нелегкое, вчетвером вам не справиться — придется взять еще, по крайней мере, двоих монахов из рядовой братии. Людей я наметил вроде бы проверенных, но мало ли что… С вашей стороны нужен глаз да глаз.

После паузы Евлогий произнес медленно, раздельно:

— Настал час, когда вы должны проявить верность господу и нашей святой обители. Горе тому, кто в одиночку посягнет на наше общее благо — кара не замедлит сказаться на отступнике. Во избежание огласки выступите сегодня же ночью.

Василид выскользнул на галерею. Ему повезло: служба в храме как раз кончилась и он, смешавшись с толпой расходившихся иноков, благополучно вернулся в келью. Он не мог прийти в себя от услышанного. Как же известить обо всем Федю? Отлучиться ночью из монастыря — такого еще не бывало. Не говоря о том, что дорога в темноте нагоняла на него страх, а обитель после вечерней трапезы усиленно охранялась.

Но оказалось, что это еще полбеды… На галерее вдруг послышались шаги, дверь распахнулась, и в келью стремительно вошел казначей. Вид у него был до крайности возбужденный. За его спиной маячил уставщик.