Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

Не теряя времени, Федя нашел бумагу и карандаш. Стола в комнате не было, и пришлось примоститься на подоконнике.

«Здравствуй, друг Юрка! — писал он. — Привет тебе с высоких гор Кавказа от Федора Вахрамеева. Извини, что сразу не написал, — дела здесь такие, что обо всем забудешь. Место, где я, оказался, называется Колхидой. Здесь и горы и море рядом. Местное население — абхазцы, но много и других народностей. Абхазцы — народ ничего, хотя и не сразу их поймешь: говорят, конечно, не по-нашему и обычаи у них другие. Гостеприимны до невозможности: если в гости к ним попадешь, то не скоро вырвешься и угощать будут всем, что в доме найдется. Некоторые бездельники этим пользуются: только и знают, что в гости ездят — тем и живут. А вообще народ очень гордый и уважительный. Друг с другом почтительны и при встречах не так чтобы «здравствуйте» и «до свидания», а приветствуют всячески и справляются о здоровье всех родственников. Но уж если обидел кто кого, то тут добра не жди: обидчику лучше убираться из этих мест, иначе кинжал в сердце или пуля в лоб. А оружие есть у всех. (Федя подумал и написал: «У меня, правда, нет пока».) Хлеб абхазцы едят мало, больше кукурузу. Мясо — редко, только на свадьбе или поминках, но уж зато, пользуясь случаем, одного барана могут умять вчетвером.

Сады есть при каждом доме, и фрукты такие, о каких ты и не слыхивал, — к примеру, хурма, гранаты, фейхоа.

Абхазцы очень хорошо поют. И лезгинку пляшут здорово.

Это я пишу про мужчин. А женщины петь и плясать на людях стесняются. И вообще до женского равноправия здесь еще далеко, и в этом отношении Советской власти надо немало поработать. Женщины за столом только прислуживают, а сидеть вместе с мужчинами не имеют права.

Народ живет бедно, еще беднее нашего. К примеру, крестьянская соха — так это одно горе. Берут высохшее корневище, им и скоблят землю. Спят на полу, и главное богатство в доме — постель. Все одеяла и подушки кладут на видном месте горкой: у кого она выше, тот и богаче…»

Федя остановился, пора было писать о главном. Но взгляд его упал за окно, на старого знакомца — соседского ишака, и Федя написал: «Ишаки — ослы по-нашему — здесь с характером: я из-за одного такого неделю с шишкой ходил. В повозки запрягают буйволов, а они так упрямы, что если в жару увидят воду, то лезут туда вместе с повозкой. Зато кони очень хороши. Правда, хозяин сам будет голодать, а коня накормит. А если без оружия и без коня, то он вроде бы уже и не человек.

Собак много, они вечно голодные и злые — вечером без палки по улице и не пройдешь…»

Федя спохватился: если все описывать, то и бумаги не хватит.

Он погрузился в раздумье, и в мыслях у него начался разброд. Стоит ли жаловаться? Должна же кончиться чем-нибудь эта история с сокровищами. А вдруг завтра все переменится? Что же касается побега, то не лучше ли сбежать в горы, отыскать клад вместе с Аджином и Ионой и с торжеством вернуться в город? А если случится, что клад не отыщут, то остаться в пещере отшельника — все же лучше, чем с позором возвращаться…

Федя опомнился и плюнул с досады — так недолго и в бога поверить. Глупости все это: от таких отцов, как у него, не убегают. Да и Аджин с Василидом уже не отпускали от себя. С окончанием письма Федя решил повременить.

И снова покатились дни, похожие один на другой.

И как-то они с отцом сидели после ужина на галерее. Раскинувшийся внизу городок был тронут весенними красками. Многие фруктовые деревья уже цвели, другие подернулись дымкой нежной зелени. В саду между деревьями мерцали летучие огоньки сотен светлячков.

Иван Егорович дал сыну газету «Голос трудовой Абхазии». При свете керосиновой лампы под отчеркнутым красным карандашом заголовком Федя прочел: «Из отчета о деятельности ЦК ПОМГОЛа в Абхазии… Деятельность Новосветской комиссии протекала энергично. За отчетный период собрано: 13 650 221 рубль деньгами, 22 ведра вина, 60 пудов 19 фунтов кукурузы, 4 пуда 25 фунтов овса, серебряные и золотые вещи, ситец и один ковер длиною более пяти аршин».

— Серебряные и золотые вещи, — с горькой усмешкой повторил Федя. — Уж представляю, какое золото могут собрать наши крестьяне. А между тем…

И тут случилось то, на что Федя уже перестал надеяться. Отец спросил:

— Ты по-прежнему уверен, что был в трезвой памяти, когда видел пещеру?

— Конечно, уверен!..

— И ты говоришь, что это место недалеко от жилища Рыжего монаха?

— Да, совсем недалеко. Ну, час ходьбы или около того.

Федя замер от радостного предчувствия.

— Понимаешь, — после паузы продолжал отец, — тут у нас кооператив сколачивается по разведению цитрусовых. Дело незнакомое, пробовали привлечь в помощь монастырского садовода, но тот наотрез отказался. Ты, кажется, говорил, что твой монах-спаситель по садоводству скучает?

— Скучает! Даже очень! — воскликнул Федя. — Но его уговорить не так-то просто. Я уже проводил с ним агитацию, звал в город — не получается. Вот если бы ты…

— Не понимаю я этого, — задумчиво сказал Иван Егорович. — Что толку жить анахоретом [64] Анахорет — отшельник, пустынник. ? Ведь если верить в бога, то и надо делать то, к чему его бог предназначил… Ты дорогу туда помнишь?

— Еще бы! — вскричал Федя. — Да я с завязанными глазами дойду!

Отец усмехнулся и продолжал:

— На днях сюда должен начальник детской колонии прибыть, той, что в монастырской гостинице организуется. Тогда мне, возможно, удастся на два-три дня от дел освободиться. Успеем за три дня обернуться?

— Конечно! — заверил Федя. — Верхом за один день добраться можно. Это монахи с грузом в один день не уложились.

Федя вскочил и бросился отцу на шею.

— Ну-ну, не очень-то радуйся, может, еще все сорвется, — говорил Иван Егорович, похлопывая сына по спине. — Здорово тебе досталось, но, видать, не настолько, чтобы научить уму-разуму. И в кого только ты уродился таким бродягой и фантазером?

— В тебя, — ответил Федя. И оба рассмеялись. Впервые за много дней Федя уснул с легким сердцем, и сны его были радостны.

На следующий день он поделился новостью с Василидом, и тот сразу повеселел. А Аджину решил сказать все перед самым походом, чтобы он не проболтался.

Здоровье бывшего послушника шло на поправку. Ему уже было разрешено выходить в больничный садик, и там, под мягкими лучами весеннего солнышка, ребята без конца болтали.

Наконец наступил день, а точнее, вечер, когда с запиской коменданта ревкома на руках, Федя с Аджином вывели из ревкомовской конюшни трех крупных оседланных мулов и под покровом темноты препроводили их во двор Тинат, где и привязали на ночь к столбам, поддерживающим галерею.

Встать предстояло рано, и Аджин остался ночевать у Феди.

Собирались позавтракать всухомятку, но Тинат, вставшая еще раньше, уже накладывала в тарелки окутанную паром мамалыгу.