Энн Файн - Дневник кота-убийцы. Все истории

С верхушки дерева есть только два пути:

1. Можно с верхней ветки попасть в… закрытое и запертое окно ванной. (Ага, всё понятно. Мне перекрыли последнюю лазейку на волю.)

2. Или можно вернуться тем же путём, каким я сюда поднялся, и спрыгнуть с нижней ветки на ручку газонокосилки, а с неё — на траву.

Но, поскольку от моего безумного прыжка газонокосилка перевернулась вверх тормашками, то и второй пункт можно считать невыполнимым.

Надо отдать должное преподобному — он перепробовал всё. Он аукал и эгекал. Он умасливал. Он уламывал. Впрочем, между умасливанием и уламыванием разница невелика, разве что в уламывании чуть больше плаксивости.

Потом пытался угрожать.

— Ты пропустишь ужин, Таффи.

Ой, можно подумать, я так и мечтаю поужинать засохшими позавчерашними консервами!

И наконец преподобный выкрикнул нечто совсем уж гадкое:

— Можешь торчать на дереве, пока не сдохнешь, Таффи!

Просто замечательно.

Дело в том, что я не притворялся. Я действительно застрял. Какой дурак, по-вашему, нарочно провёл бы полдня на дереве, слушая, как с одной стороны надрывается проповедник…

— А ну спускайся, Таффи! Спускайся немедленно!

…А с другой стороны Мелани на коленях, со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, бормочет молитвы:

— Прошу, пожалуйста, пошли мне кого-нибудь мягкого и пушистого, кого-нибудь вроде соседского Таффи, я буду баюкать его в соломенной колыбельке. Я подарю ему мягкую подушечку и буду кормить его тунцом и сливками.

Свежим тунцом! Сливками! Неужели Мелани в курсе, что я пропустил завтрак?

Я слушал до тех пор, пока не лопнуло терпение. Потом передвинулся на другую сторону дерева. Ну, вы меня понимаете.

Проповедник тоже явно нагулял аппетит. Он поорал-поорал, да и бросил, ушёл в дом готовить завтрак. Себе. Оказалось, что сам он вовсе не был любителем позавчерашних заскорузлых консервов, что вы что вы. Через открытое окно до меня долетел дивный аромат жареной колбаски и бекона.

Говорят, хороший завтрак — отличная помощь мозгам. Преподобному завтрак явно добавил пригоршню серого вещества, ибо минут через двадцать он выволок в сад табуретку.

И влез на неё.

Но до меня всё равно не дотянулся.

А ведь это было не так трудно. Я был не прочь спуститься, точнее, наоборот, я был очень даже за. Подтянись он чуток повыше, я, может, и сам упал бы к нему в руки. Конечно, есть вероятность, что я бы его малость поцарапал, но коты ведь славятся своей неблагодарностью, так что он знал, на что идёт.

Я даже попытался ему помочь, пополз к нему по ветке. Но ветка закачалась. (Вот вам последствия диеты: никакого, понимаешь, веса, никакой устойчивости.) И чем тоньше становилась ветка, тем сильнее она наклонялась, и я на ней держался уже с большим трудом. И не рискнул ползти дальше.

Ветка всё наклонялась, преподобный глядел… глядел… и вдруг — эврика! Его осенило!

Он сходил в гараж и вернулся с мотком верёвки. Залез на табуретку, привязал конец верёвки к моей ветке.

— Та-а-ак, — мрачно сказал он. — Скользящий узел!

Я завыл. Он собирается меня повесить? Нечасто я жалею, что не способен говорить, но в этот момент, признаюсь, мне страшно захотелось метнуться к другой стороне дерева и крикнуть Мелани: «Эй, милая! Кончай молиться о ком-то мягком и пушистом и живо звони в полицию. Проповедник пытается меня убить!»

Возясь с узлом, он бормотал:

— Вокруг и сквозь, и снова вокруг и сквозь.

Я продолжал мяукать.

Он затянул узел и потянул верёвку. Я впился когтями в кору. Ветка накренилась, но он до меня не достал.

Вторая попытка. Ветка нагнулась ещё ниже к земле. Я чуть не свалился. Но всё равно до него было слишком далеко.

— Прыгай! — сказал он. — Уже можно спрыгнуть, Таффи!

Я прищурился на него.

— Прыгай, Таффи! — повторил он.

Мой гневный взгляд говорил о многом. Это был очень красноречивый взгляд. И настолько жгучий, что мог бы прожечь жалюзи.

— Трус! — сказал он.

Пф-ф, хорошенькое дело! Это уж слишком… Я зашипел и плюнул в него. А чего вы ждали? Он назвал меня трусом! Он сам напросился. Практически попросил:

— Плюнь-ка мне в глаз, Тафф!

Ну, я и плюнул.

Он посмотрел на меня сердито. И вдруг — вот змей! — улыбнулся.

— А-га! — сказал он.

Я вам вот что скажу. Если вы кого-то не любите, не стоит при нём говорить «А-га!», потому что этот кто-то начинает от этого сильно нервничать…

Особенно если он крепко застрял на дереве.

— А-га! — повторил преподобный и потопал в гараж.

Гляжу — он машину выводит. Меня аж в дрожь кинуло — ну, думаю, кранты, сейчас он моё дерево повалит. Но он остановил машину и вышел.

И привязал другой конец верёвки к бамперу.

— Отлично, — сказал он, оглядывая результат своих трудов. — Думаю, она достаточно прочная, чтобы пригнуть ветку.

Я перестал жалобно выть. Внезапно передо мной забрезжила надежда спуститься до того, как я умру от старости на этом дереве.

Если честно, я даже подумал, что идея просто супер. Что этот человек — гений. Я был впечатлён до кончика хвоста.

Эх, дурак я, дурак, дурья башка. Снова меня провели. Нет, сначала-то всё шло отлично. Не придерёшься. Преподобный сел в машину, завёл мотор и стал аккуратненько, осторожненько отъезжать от дерева…

Потихонечку…

Полегонечку…

Пока верёвка не натянулась. Ветка стала наклоняться — всё шло по плану…

Ниже…

Ещё ниже…

Мне оставалось только мягко спрыгнуть на землю.

«Блестяще! — подумал я. — С этим я справлюсь. Колбасные обрезки и шкурки от бекона, готовьтесь, я иду к вам!»

Я начал подбираться к концу ветки…

Шажок…

Ещё шажок…

И тут вдруг нога преподобного сорвалась с педали.

Машина дёрнулась вперёд. Верёвка лопнула, не выдержав натяжения. Пригнутая ветка превратилась в гигантскую зелёную катапульту…

А я — в летающего кота.

А-а-а-а! Эге-гей, я лечу! Я очертил прекрасную, совершенную по форме дугу над верхушкой дерева. Вряд ли я соглашусь повторить этот трюк, но вид с высоты птичьего полёта — это нечто! Нечто грандиозное. Весь город видно.

Но вот после этого мне, разумеется, ничего не оставалось, кроме как лететь

Плюх!

Прямо в плетёную корзинку Мелани.

Ой, я вас умоляю, не нужно так волноваться! Может, я и расплющил в лепёшку пару-тройку малосимпатичных гнуснокусачих козявок, нашедших себе приют на подстилке в корзине, но я же не нарочно. Не думайте, что мне было приятно выкусывать из шерсти их крошечные трупы, но они сами виноваты: нечего было стоять и смотреть, раскрыв рты, как я на них падаю.