Николай Блинов - Флаг на грот-мачте (Художник С. Рязанцев)

— Потом? — Николай Демьянович снял фуражку, провел ладонью по высокому лбу. — Потом было многое: Западный фронт, Царское Село, наступление Юденича. Северный фронт. Плен. Победа. Встреча с Никитой и вот теперь — с тобой, Глеб. — Лепехин положил руку на плечо штурмана.

Следя за парусами и слегка нажимая на румпель, Никита поглядывал на отца. Лицо его было задумчивым, словно отец видел перед собой трудную свою жизнь. Штурман тоже молчал.

Никита знал теперь, что будет таким, как отец, как Глеб Степанович и Володя. Будет, это точно!

Никита чуть не прозевал поворот. Все же успел вовремя крикнуть:

— К повороту!

Карпа и Ленька, перепрыгивая через банки, бросились к парусам. Маша Уткина ловко освободила шкот, кливера, и ждала команды.

— Отдать шкоты! Кливер на правый! Грот на левый! — скомандовал Никита, и катер, похлопав парусами, перешел на другой галс.

Отец одобрительно хмыкнул:

— Это ты научил их так ловко орудовать? Первый раз вижу работу с парусами. Неплохо получается.

— Моей выучки, — не без гордости ответил штурман.

Катер, развивая скорость, стремился вперед. Выбирая шкот большого паруса, Карпа уперся ногами в борт и, откинувшись назад, пропел во весь голос:

Отец и штурман засмеялись.

— Это шкот называется, а не веревка, — поправил Ленька.

— Для рифмы, — сказал Карпа. — Остановка — веревка.

— А что с бывшим скаут-мастером будет, с Павликом? Володя говорил, его арестовали? — спросил Ленька.

— Думаю, освободят. Активного участия он не принимал, — сказал Глеб Степанович.

— А Костя, Костя каков! — закричал Карпа. — Он теперь в магазине отцовском на углу Поморской тянучками торгует. Отец его нэпман, а Костя в приказчиках ходит. О бойскаутах думать забыл. Деньгу решил зашибать.

— А у вас кто теперь начальник отряда? — спросил Глеб Степанович. Володя-то в ЧК ушел, я слышал.

— Первым городским Никита Лепехин командует. Отрядом «Водников» Карпа, а отрядом «Коммунальников» — я, — сказал Ленька. — А Маняша командир отряда имени Розы Люксембург.

— Уже четыре отряда! — удивился Глеб Степанович. — Когда это вы успели?

— Сразу после лагеря. Очень много ребят в пионеры хотят записаться. Вот мы и отдали лучшие звенья вместе со звеньевыми, — объяснил Никита.

— А «Чайка» осталась?

— Осталась, только из старых ребят там один звеньевой. Остальные все уже другими звеньями командуют.

— Ну и кто же звеньевой «Чайки»?

Никита засмеялся:

— Да Тодик. Помните, ботинки снимать не хотел.

— Помню, как же. А вы по-прежнему неразлучная троица?

— Теперь-то, конечно, поменьше вместе бывать приходится, — сказал Ленька. — У каждого свой отряд. А вообще-то одна семья — пионерская.

— А куда делась Эрна? — спросил Глеб Степанович. — Помните, на сигнальщика сдавала? Способная девочка.

Ленька посмотрел на Никиту.

— Уехала она, — сказал он.

— А то бы мы ее перевоспитали обязательно, — сказал Карпа.

Впереди по носу показался стоящий на якоре корабль. Его белый мостик и чуть откинутые назад мачты четко вырисовывались на темном осеннем небе.

— Твой? — спросил отец. — Красивая посудина.

— Мой. Идем на Новую Землю, менять зимовщиков, — ответил штурман. Подойти к борту сумеешь? — спросил он Никиту.

Никита кивнул и круто развернул катер против ветра.

— Эгей! На палубе! — крикнул Ленька, поспешно пробираясь на нос катера.

С палубы упал конец и вслед за ним штормтрап.

Глеб Степанович простился с ребятами. Крепко пожимая руку отца Никиты, кивнул на них:

— Ну что ж, неплохие растут помощники, а? Так и держать, братишки!

Он ловко забрался по штормтрапу и махнул рукой с палубы:

— Попутного вам ветра, друзья!

— Шесть футов под килем! — ответили с катера.

Эту книгу мы написали вместе с отцом, а послесловие пишу я один, Николай Блинов, младший. Отец умер 27 сентября 1985 года.

Большую и прекрасную жизнь прожил мой отец. Он был первым пионером Архангельска, звеньевым, а потом вожатым Первого городского отряда. Закончил там морской техникум, старейшее мореходное заведение России, открытое еще в 1781 году. Плавал по широкому белому свету. Белое, Каспийское, Баренцево моря, Арктика, Атлантика. Потом стал преподавателем Мурманского мореходного училища имени Месяцева, учил плавать других. Потом стал писателем. Писал про моряков, про сильных, смелых людей, про трудные их судьбы…

Когда мы с братом были маленькими, отец по вечерам часто рассказывал нам про свое пионерское детство, пел песни, свои комсомольские, веселые, и протяжные песни своего отца, нашего деда Николая Демьяновича, большевика-коммунара, которого мы, его внуки, не помнили — дед погиб в 1939-м. А песни остались.

До сих пор у меня звучит в ушах хрипловатый голос отца, и мне кажется, что я вижу, как блестят его глаза в темноте комнаты: «Дзынь-бом! Дзынь-бом! Слышен звон кандальный…»

В шестидесятых годах отца разыскали следопыты Архангельска, городского штаба пионеров и школьников имени А. П. Гайдара. Они написали ему, просили рассказать о том, как появились в городе первые пионеры. Он стал аккуратно отвечать им. Переписка продолжалась не один год. Собралась внушительная стопка писем.

Ребятам все было интересно — и как жили, и чем занимались, и во что играли первые пионеры. И тогда мы с ним написали повесть «Костер и парус», чтобы рассказать про это всем.

Как славно нам работалось в ту пору! Мы часто спорили, обсуждая написанное, порой засиживались до глубокой ночи. С позиций моего пионерского опыта (в послевоенные годы я был председателем совета дружины в 1-й школе г. Мурманска) многое в его рассказах казалось мне неправдоподобным. Нам было хорошо, как редко случается в жизни.

Повесть «Костер и парус» печаталась в Северо-Западном книжном издательстве в 1972 и 1982 годах. Мы все собирались ее дописать, рассказать о других приключениях героев, обсуждали, что будем добавлять, что переделывать… А дописывать привелось одному.

Отец несколько раз ездил в Архангельск, в город своего детства, по приглашению пионеров, много выступал перед ними. Вот что он писал в послесловии к первому изданию повести «Костер и парус».

«Шустрый «газик» мягко катится по гладкой бетонке. Позади остались здание аэровокзала и серебристый воздушный лайнер. Впереди — город моего пионерского детства. Он еще не виден, только в стороне от дороги возникают очертания незнакомых сооружений.

— Что это?

— Целлюлозно-бумажный комбинат, — хором отвечают юные следопыты, организаторы пионерского музея. Это они пригласили меня в Архангельск и встретили на аэродроме.