Валентин Башмаков - За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге

Заготовка корней элеутерококка оказалась делом не таким уж мудреным. Первый раз, придя с ребятами на поляну, Зина остановилась возле куста и повернулась к Петьке:

— Видишь это растение? На что оно похоже?

Петька осмотрел куст и шмыгнул носом:

— Листья как у женьшеня. Только поменьше и растут не зонтиком, а от корней до макушки. И ветки длинные.

— Правильно, — подтвердила девушка. — Этот кустарник — родственник женьшеня. Потому листья и похожи… А какой стебель? Заметили?

— Колючий. За такой, если взяться, сразу сто заноз получишь.

— Тоже правильно, — согласилась Зина. — Только вам занозы, конечно, ни к чему. Если попадется куст без колючек или с колючками только на молодых веточках, его не копайте. Это другой родственник женьшеня, его корни нам не нужны.

— И как он называется?

— Акантопапакс. А это — элеутерококк колючий, или, попросту, дикий перец. Слыхал такое название, Лян?

Людка Простокваша, решив под шумок выкопать корень первой, отошла в сторону, обмотала стебелек элеутерококка косынкой и дернула вверх. Но стебель, конечно, не поддался, а шипы прокололи платок и впились в руку.

— Ой-ой-ой! Ай-ай-ай! — завопила девчонка.

Зина испугалась, но, осмотрев ладонь, убедилась, что ничего страшного не случилось.

— Так тебе и надо, сороке непоседливой. Не суй носа в щель раньше старших.

И тут же стала объяснять, как нужно копать элеутерококк.

Подойдя к самому крепкому и большому стеблю, она отгребла от него сухие листья, вырвала траву и ковырнула ногой. Когда в земле показался желтоватый корень, девушка подсунула под него руку и не очень сильно потянула вверх. Корень поддался. Зина потянула еще. Скоро она уже стояла у нового стебля.

— Видите? От одного корня у дикого перца отходит несколько стеблей. Теперь я отрежу стебли ножом, разрублю корень на куски и делу конец. Остается только промыть их в ручье да хорошенько высушить.

Через десять минут, вооружившись ножами, заостренными палками и расстелив на берегу ручья чистые рогожи, мальчишки и девчонки уже вовсю орудовали на поляне. Летели в стороны комья земли и листья, трещал валежник. Как всегда, к делу и без дела визжала Людка, плескалась в берегах взбаламученная вода, кричали встревоженные кедровки.

Работали без перерыва минут сорок — пятьдесят. А потом Алешка давал свисток и все стремглав неслись к Маргарите Ивановне и Гале, которая помогала ученым срисовывать листья растений. Кто-нибудь задавал взрослым вопрос, и на полянке начинался самый настоящий урок по ботанике. Особенно интересно рассказывала о растениях Маргарита Ивановна. Один раз она продолжила Верин рассказ про выращивание грибов, в другой — сообщила, как Мичурин высаживал в саду приморский кишмиш и ягоды, потом объяснила, чем отличается орех маньчжурской лещины от его собрата — ореха лещины разнолистной.

Между прочим она ответила и на вопрос, который уже давно интересовал Петьку.

— Маргарита Ивановна, — обратился он к ученой, — а вы помните день, когда приехали на пасеку и мы прибежали к вам?

— Ну конечно помню.

— А почему вы тогда назвали нас… как это?.. Ну вот… Брындеевыми баловнями? Кто это — Брындей?

— Брындей? — засмеялась Маргарита Ивановна. — Не Брындей, дружок, а Берендей. Так назывался у славян, наших предков, их добрый бог — хранитель и хозяин лесных богатств. Посмотрите-ка, сколько вы у него взяли: и смородину, и грибы, и элеутерококк.

Нечего и говорить, что в компании ученых ребята не скучали, хотя и жили отдельно от отряда. Из всего звена не работал только Митька. Как ни расписывал он приезд Маргариты Ивановны, как ни юлил перед товарищами, а пионеры его не простили и наложенное наказание не отменили. И, как ни странно, Митька на этот раз спорить не стал. Правда, он как-то скис, горестно скривился, но тут же повернулся и побрел играть с Витюнькой и Андрюшкой. Три дня его не видали. А когда истек положенный срок, малыши пришли к Алешке. Впереди, как старший, с картонной коробкой в руках выступал Андрюшка. За ним семенил и спотыкался Витюнька, а Митька, потупив взгляд, смиренно плелся сзади.

Подойдя к звеньевому, Андрюшка поставил коробку на землю и сказал:

— Вот!

Потом подумал, почесал круглый, как арбуз, живот и добавил:

— Митя сделал.

В коробке лежали игрушки — дудки и свистульки из ивовой коры, бузиновые прыскалки, легкие кораблики с мачтами и парусами, крохотные тележки. Была даже машинка с гвоздиками для запуска «еропланчиков» и катушечный трактор с резиновым моторчиком.

Звеньевой осторожно перебрал ребячьи богатства, поиграл на дудочках и подмигнул малышам:

— Как? Стоящие игрушки? Подходящие?

— Подходящие, — кивнул Андрюшка. — Ишшо есть бумажные самолетики, змеи и чертики. Только их носить нельзя — мнутся.

— А как Митька вел себя? — спросил Алешка. — Слушался вас?

Андрюшка посмотрел на Митьку.

— Ага, слушался. И обещал ремонтировать игрушки, когда поломаются.

Выходило, что наказанный испытание выдержал. Звеньевой предложил решить, что делать с Митькой дальше.

— А чего решать? — сказала Нюрка. — Решали ж раньше. Принять в звено опять. Только пускай помнит: крылышки ему, как трутню, уже отгрызли. Еще раз набаламутит — дадим жала, выгоним!

Ребята засмеялись. А Митька стоял в стороне и молчал.

С этого дня всерьез он уже не баламутил.

Эх, время-времечко!

Событие сменялось событием, дело делом, а лето между тем уходило. Уже во второй половине августа на склонах сопок там и тут стали появляться золотые плешинки. Сначала очень редкие и едва заметные, они постепенно множились, увеличивались в размерах и, сливаясь в островки, спускались по горам все ниже и ниже. Легкий ночной заморозок, случившийся в начале сентября, пройдясь по долине, расцветил тайгу еще больше. Среди прозрачно-желтых берез и лип розовым огнем затрепетали клены, в багряно-красные плащи оделись осины и груши, бурым и темно-лиловым засветились хрупкие черемухи и старые дубы. В воздухе, несмотря на погожие дни, все ощутимее тянуло прохладой, а над рекой по утрам, когда ребята прибегали умываться, пластами висел плотный белый туман.

Приближение зимы, казалось бы, должно было огорчать: как ни жарко днем, а уже не бросишься с разбегу в воду, не поваляешься голышом на земле, не соберешь, как раньше, пахучий букет. Вечером, хочешь, не хочешь, надо было натягивать на себя теплый свитер и чулки, а, ложась спать, плотнее прикрывать двери комнаты и закутываться в одеяло. Только ни Петьку, ни его друзей это не удручало. Наоборот, осенняя тайга нравились им еще больше, чем летняя. Да и как не нравиться? Комаров и клещей в лесу почти нет, дышится легко, крикнешь — голос летит на десяток километров, звенит, дробится, а потом долго еще повторяется эхом. Если присесть на пенек и помолчать, можно услышать, как срываются с деревьев листья, шуршит за валежиной мышь, попискивают, сбиваясь в стайки, крохотные синицы. А сколько радостного и манящего для глаза совсем рядом и под ногами?! В цветистые одежды рядятся не одни деревья, а и травы, кустарники. Стоит озорному ветерку ворваться на поляну или протанцевать вдоль опушки, как вслед за ним взметается целое облако: сотни мелких лепестков и листьев кружатся в воздухе, устилают поверхность ручьев и речек, ложатся ковром на землю. А на их месте среди полуобнаженных ветвей, как по волшебству, вырастают новые украшения. В одной стороне жарко рдеют тяжелые кисти калины и бузины, и другой — синеют подернутые восковым налетом гроздья винограда, в третьей, будто вырезанные из драгоценных камней, — дрожат на ниточках-подвесках сказочно красивые сережки бересклета, а у самой земли оранжевыми каплями горят крупные, с добрую вишню, ягоды ландыша…