Анелюс Маркявичюс - Гора сокровищ

— Конечно же, я хватил со своими похвалами через край, — охладил их пыл Калпокас. — Но думаю, вы самокритично подойдете к себе и сделаете каждый для себя выводы.

Что ж, конечно, они обыкновенные подростки. Но почему бы и не помечтать?..

— Да, чуть не забыл: тот человек, Руопис кажется, был у меня. Извинялся за свою собаку.

— Вот это да, — расхохотались ребята, — за пса извиняться. Лучше бы пес сам пришел прощения просить.

— Можете себе представить, — продолжал мужчина, — мне пришлось даже заступиться за бедное животное. Уж так он его ругал — сказал, что пес все подряд тащит в дом. Хозяин вроде бы собирается попросить охотников пристрелить Домового.

— Такую собаку! — воскликнул Йонас. — Пусть лучше отучит ее чужое таскать.

— Вот и я ему то же самое сказал.

— Что там ни говорите, а все равно неясно, кто виноват — пес или хозяин, — высказал сомнение Ромас. — Руопис мог обучить собаку этому делу…

— Конечно, но я сомневаюсь, сильно сомневаюсь… — покачал головой Калпокас.

Хороший человек этот археолог Калпокас, на всех смотрит сквозь розовые очки. Может, поэтому каждому, кому доводится общаться с ним, хочется стать лучше, чище…

Не успел Пранас Калпокас распрощаться, как исчез Йонас: нужно было известить Юргу, что завтра они снимаются с якоря. Сунув в дупло записку, спохватился: а что, если она сегодня не заглянет сюда? Завтра будет поздно. И мальчик по дороге назад завернул в дом Лаймы — якобы напиться. Когда девочка подала ему кружку с водой, он тихонько шепнул ей, чтобы после обеда подружки пришли к ним попрощаться: завтра они уезжают. Лайма кивнула.

Девочки и в самом деле пришли. Зигмас вытащил свою гитару, тронул пальцами струны. Но играть не хотелось — было слишком светло, не хватало костра.

— Лучше пошли по ягоды, — предложил музыкант.

— Пошли, — с готовностью подхватил Йонас.

— Вы идите, а я здесь порыбачу, — поднялся с земли Ромас.

— Ромас, — умоляюще произнес Костас, — ведь сегодня последний вечер.

— Именно поэтому и стоит не пропустить случай, — равнодушно ответил тот.

Ромас ушел. Ребята тоже скрылись в лесу. Лайма молча стояла на берегу, задумчиво смотрела вдаль. Потом повернулась и пошла прочь.

Костас заволновался: неужели она уйдет, ни слова не сказав ему на прощание?

Девочка вернулась:

— Посидим, Костас?

Они опустились на траву и стали глядеть на подернутое рябью озеро. Неподалеку, в зарослях рогоза, виднелась голова Ромаса, торчал конец удилища.

— Не нужно было его уговаривать — не хочет человек, что поделаешь, — грустно произнесла Лайма.

— Ты его не знаешь, — возразил Костас, — он стоик, признает исключительно логику ума. Зачастую делает все наоборот, не так, как ему на самом деле хочется. Говорят, с годами это пройдет.

— Стоик, — невесело улыбнулась Лайма, — стоик.

И снова они надолго замолчали.

— Если тебе когда-нибудь станет плохо… скажи мне…

Что это? Уж не послышалось ли ей? Девочка обернулась. Костас сидел, мрачно потупившись. Ну да, конечно, послышалось…

— Если тебе будет грустно… вспомни обо мне…

Она снова обернулась. Костас неподвижно застыл на своем месте, о чем-то задумавшись. Неужто снова послышалось? Видно, так таинственно-странно шуршит, будто шепчет, рогоз.

Лайма положила обе руки мальчику на плечи и задумчиво поглядела на него своими большими глазами.

— Жаль, Костас, что вы уезжаете, могли бы побыть немного еще…

— Сколько можно, да и надоели мы тут всем, — сказал Костас.

— Что ты, вовсе не надоели! — искренне сказала она. — А на будущий год приедете?

— Не знаю, не думали еще…

Из лесу вышли Йонас и Юргита с охапками сухих еловых лап. Костас с Лаймой присоединились к ним, и вскоре все ребята собирали хворост для костра. Вспыхнули, затрещали охваченные огнем сухие веточки, костер стал разгораться все ярче. Появились Зигмас и Эгле, немного спустя вернулся Ромас с рыбалки. Зигмас вынес из палатки гитару.

Черным гигантским крылом накрыло лес, луга, потемнело озеро. Ночь. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием веток в костре да звонким голосом Зигмаса, певшего под гитару… Он пел о радости, непокое и тревоге — обо всем, чем жива юность.

Утро занялось ясное-ясное, без единого облачка. Ребята поднялись, привели себя в порядок — как обычно. Нет, не как обычно! Все они делали здесь в последний раз: купались, разжигали костер, завтракали. И поэтому лица их были непривычно сосредоточенными, не хотелось шутить и смеяться. А когда над лесом появилось яркое солнце, они стояли с рюкзаками на плечах, готовясь покинуть эти удивительные места. Молча застыли друзья на том же крутом обрыве, с которого в свое время любовались невиданным по красоте зрелищем.

Перед ними в венце зеленых лесов расстилались отливающие на солнце темным серебром воды Белого озера. Где-то вдали, на том берегу, высился в тумане едва различимый силуэт городища. Какие тайны, какие клады хранит оно?

На берегу озера виднелись избы, и жили в них люди-труженики. Кто знает, на какой дороге доведется когда-нибудь встретится с ними. И доведется ли?

И снова перед мальчишками серая пыльная дорога. Рукава засучены, грудь нараспашку. Вперед, ребята! Снова шутки и смех, радостный гомон.

Еще недавно зеленой заплатой виднелась на берегу их палатка, и вот уже нет ее. Не раз звучал смех, были тревоги и вздохи. Чего только не было!

Так что же вы успели сделать, ребята, в этих местах за короткое время? Какой след, какую память оставили о себе?