Л. Кормчий - Путешественники

Косуля слушал веселую болтовню товарища, хмуро насупившись.

– Ладно. Не приставай к ним! – заметил он, и что-то ласковое сверкнуло в его глазах. – Вы и впрямь из дому утекли?

Мы смутились.

– Да вы не бойтесь, говорите! – Косуля дружелюбно похлопал меня по плечу. – Куда собрались?

Тон голоса подкупал, и у меня невольно вырвалось:

– В Финляндию.

– В Финляндию?!

Косуля посмотрел на нас, потом на лодку.

– Это в этой-то лодчонке?

Володьку явно задел такой пренебрежительный отзыв об «Орле снеговых гор». Он зло посмотрел на Косулю и вступился за шлюпку:

– Это хорошая лодка!

– Хороша-то хороша, – согласился Косуля, – а все ж не дело в ней на Ладогу выезжать. Там и потонуть нетрудно.

Он задумался на минуту, потом очень ласковым тоном обратился к своему товарищу:

– Рыжик, давай отдадим им пожитки!

Рыжик недоуменно вытаращил глаза на Косулю.

– Ишь чего выдумал! Они дома другие найдут!

– Отдадим, Рыжик, а? – тем же тоном, но уже настойчивее повторил Косуля.

И тут на наших глазах совершилось нечто удивительное: тщедушный Косуля постепенно уломал рыжего великана.

Сначала Рыжик и слышать не хотел о возвращении нам наших припасов. Он яростно ругался, и мне казалось, что недалека та минута, когда он в ярости одним ударом прикончит своего товарища. Но этого не случилось. Косуля только повторял ласково-настойчивым тоном:

– Да отдадим, Рыжик. Отдадим…

И рыжий затих. Он выбросил из сумы все съестное, забранное у нас, благоразумно забыв в ней белье, и ворчал как укрощенное животное:

– Завтра жрать нечего будет… Тоже мне, благодетель нашелся!

– Ничего, достанем! – беспечно ответил на его воркотню Косуля. – Берите, мальцы! – и он придвинул к нам жалкие остатки наших припасов. – В дороге пригодится!

Мы не решались двинуться с места, так как Рыжик еще до конца не успокоился.

– Слушайте… Вы возьмите себе это, – робко произнес Володька, – только… Только ружье оставьте…

В его голосе не было слышно ни капли надежды на то, что бродяги согласятся на подобный обмен.

Но те неожиданно рассмеялись.

– Ружье-то отдадим! Несподручно нам с ним. Ружья нам не надо.

Мы облегченно вздохнули.

– А это возьмите себе… Мы достанем еще, – снова произнес Володька.

Косуля не возражал. Рыжий не замедлил снова наполнить суму.

– Дожили! – ворчал он. – Молокососов спрашивать стали! Не хватает еще у станового пристава [10] Становóй при́став – полицейский чин. благословения просить!

Косуля не обращал внимания на ворчание товарища. Он сосредоточенно смотрел на огонь. Грустная задумчивость появилась на его лице и сгладила черты, неожиданно облагородив их. Он думал о чем-то. Может быть, воспоминания, нахлынув вдруг на бродягу, перенесли его в прошлое.

– Значит, вы в Финляндию… и на лодке… – тряхнув головой, будто отгоняя что-то неприятно-назойливое, произнес он. – Вы лучше на пароходе поезжайте!

– Как это? – спросил Володька.

– Да просто! Завтра пароход сюда придет, который в Сердоболь и на Валаам ездит… Вы и садитесь, он вас до Сортанлаксы задарма довезет… А это уже Финляндия. Вам же больше ничего и не нужно… Там все одно небось пешком пойдете?

– Как это задаром? – заинтересовались мы.

– А как «на пушку» ездят. Обыкновенно!

– На пушку?

Мы от удивления вытаращили глаза.

– Ну да, на пушку. Это все одно, что нашармака [11] Нашармакá – за чужой счет, даром ( жарг .). . Вы малые, видно, фартовые [12] Фартóвый – удачливый, везучий ( жарг .). , сумеете. Всех безбилетных высаживают на этой чертовой Лахте. А на пароход завсегда сядете без билета – контролю там нет…

Мы с Володькой переглянулись: бродяга подал прекрасную мысль.

– А что, Володька, не поехать ли?

– Можно… Ведь это скорее будет. Только вот с лодкой как быть?

– А лодку вы продайте, – продолжал наставлять нас Косуля. – Поутру в Шлиссельбурге ступайте к лодочнику Василию, напротив крепости, он купит… Ружье тоже продать можно.

– Ну нет! – в один голос запротестовали мы; ружье было для нас самой необходимой принадлежностью путешествия.

За беседой миновала ночь.

Слабая, бледная улыбка рассвета поплыла по небу. Туман легкой дымкой упал на воду. Лес наполнился веселым щебетом птичек, и с мохнатых лап елей падали крупные капли росы.

Костер стал гаснуть.

– Ну, пора нам, пойдем!

Рыжий грузно поднялся на ноги и показался мне еще выше ростом, чем раньше.

Косуля последовал за ним.

– Прощайте, мальцы! – произнес он, кивнув головой.

И бродяги пошли прочь. Их черные силуэты резко выделялись среди прозрачного тумана, и на одном из них странно болтался разодранный сверху до низу пиджак, будто силясь соскочить со спины.

Рыжий и Косуля скрылись за деревьями и хриплыми голосами затянули заунывную песню о бродяге:

Песня разносилась по лесу, и проснувшаяся кукушка меланхолически-задумчиво отозвалась на ее звуки. Откликнется пару раз и замолчит, словно прислушается и потом закукует снова…

Костер догорал. Тлело несколько сучьев, покрываясь налетом серого пепла, и дым, будто отсыревший, оседал книзу, полз по земле.

Восток зарумянился. Мелкие облака, как кусочки белой хлопчатой бумаги застывшие неподвижно на бледном небе, оправились в золото с одного края и отражались в Неве, тихо шуршавшей водой о береговой песок.

– Эх, ограбили нас… начисто, – проговорил Володька, обозревая со всех сторон ружье.

– Хорошо еще, что нас не тронули, – заметил я, в душе довольный бродягами. – Есть-то и они хотят.

– Хотят-то хотят, – согласился Володька. – Так, значит, на пароходе поедем теперь?

– Конечно! А то как же?

– Ну, конечно, на пароходе! Это еще лучше лодки.

– Я просто так спросил… Ну, теперь к лодочнику Василию? Поплыли, что ли, не торопясь?

До Шлиссельбурга было не более версты. Он ясно виднелся перед нами.

Крепость выступала посередине реки неприветливой черной громадой, и над ней розовел восток, улыбалось утро. Кучка домов разбежалась по берегу и потонула в садах. За ними высились фабричные трубы, как подпиравшие небо столбы, а налево вдали массивной колонной выдавался Кошкин маяк.

Первый солнечный луч заиграл в тихо колыхавшейся воде. Он разлился мягкими струйками и задрожал, запереливался легкими золотистыми искрами.

На крепостной громаде словно кровь запеклась – до того красными казались солнечные лучи, отражавшиеся от мрачных камней. А на небе весело и радостно зарумянились курчавые облачка и, будто только что проснувшись, медленно и неуверенно двинулись по серому еще фону неба.