Николай Блинов - Флаг на грот-мачте

– Вот так отвесили! – восхищенно воскликнул парень и повернулся к сцене.

Перед занавесом в расстегнутой на груди синей блузе, с рукой, выброшенной вперед, стоял Женька Павлов. Никто не заметил, когда руководитель драмкружка появился перед зрителями. Казалось, он возник мгновенно по удару гонга.

– Братва! – сказал Женька, и его сильный голос целиком заполнил маленький зал. – Сейчас вы увидите новый вид искусства. Мы покажем вам живое кино. Имена авторов и артистов мы не объявляем.

– Почему? – спросил кто-то из зала.

– Искусство нужно для народа, для вас и для нас, а не для прославления отдельных личностей, занимающихся искусством. Сцена и зрительный зал не должны делиться на актеров и зрителей. Мы все участники представления.

– Валяй! – сказал тот же голос.

Женька исчез, занавес медленно пополз в стороны.

Посреди освещенной красным светом сцены стоял глава итальянских фашистов. Что это Муссолини, зрители поняли сразу. Круглое бледное лицо, черная рубашка, черные штаны и черный берет на голове не оставляли сомнений.

– Главарь банды чернорубашечников, кровавый Муссолини, рвется к власти в прекрасной стране Италии, – прозвучал из-за боковых кулис голос Женьки.

На сцене разыгрывалась пантомима. Голос за сценой пояснил, что происходит заговор итальянских фашистов против рабочего класса молодой Республики Советов. Затем на мгновение занавес закрылся. Когда он вновь раздвинулся, в полумраке сцены на возвышении появилась фигура комсомольца. Голос диктора пояснил:

– Иван Лихой по приказу ЦК комсомола отправился в Италию для организации там Союза итальянской молодежи…

Зал сочувственно загудел:

– Действуй, Иван!

– Если что, поможем, Ваня!

– Лихой добрался до Италии и поднялся на Везувий. Перед ним, внизу, расстилался Неаполь, – продолжал Женька.

Дальнейшие события на сцене развивались с молниеносной быстротой. Ивана выследил и выдал фашистам злобный Иго, который по-настоящему сверкал глазами в зал. Что ему к глазам приделали и чем он сверкал, Никита не понял, но зал готов был растерзать предателя. Комсомольцы зашевелились на скамейках, собираясь броситься на помощь своему собрату. Но тут неожиданно занавес закрылся. Перед ним появился Володя. Он поднял руку. Зал затих.

– Братва! – сказал Володя. – Досматривать живое кино придется в другой раз…

– Даешь сегодня! – крикнули из зала.

– На восемнадцатом лесозаводе, – продолжал Володя, – пятый день стоит под погрузкой норвежский транспорт «Браутон». Завтра у него срок. Погрузка не закончена. Придется платить неустойку…

– Что раньше дирекция и завком думали? – возмущенно крикнули из зала.

Володя обвел взглядом зал.

– Золотом платить придется, валютой. Вы знаете, что значит для нас валюта?

– Не учи, знаем! Не маленькие! Выкладывай, что делать! – волновался зал.

– Райком решил послать комсомольцев города. За ночь догрузим.

– Как попадем на завод? Туда четыре часа топать!

– Буксир вызван к Соборной пристани. Он уже подходит.

– Выходи во двор строиться! – прогремел зычный голос Женьки Павлова. – Володька, принимай команду!

Зал быстро опустел. Ленька, Никита и Эрна вышли последними. На крыльце их догнал Карпа. Лицо его было слегка подкрашено, а на голове красовалась клетчатая «итальянская» кепка.

– Понравилось? – спросил он Эрну.

– Давай, давай, – торопил его Ленька. – Успеешь рецензию получить. Наши уже построились.

– Тебе обязательно нужно идти? – спросила Эрна.

– А как же? – удивился Никита. – Приходи завтра к восьми часам в сквер, к театру. Придешь?

Эрна промолчала.

– Я буду ждать, – крикнул Никита и помчался догонять ребят.

В воротах он оглянулся. Эрна стояла на крыльце клуба и, придерживая рукой поднятый воротник пальто, смотрела им вслед.

Пока буксир под холодным мелким дождем вез комсомольцев на лесозавод, Володя разбил ребят на бригады. В каждую поставил по рабочему парню, знающему толк в погрузке леса.

Пришвартовались к причалу, у которого стоял огромный черный транспорт с крестатым флагом на корме. На палубе корабля неторопливо работала одна грузовая лебедка из восьми.

– Видите! – сказал Володя. – Такими темпами неделю грузить будут.

– На абордаж! – крикнул Карпа.

Шумно и оживленно стало на палубе парохода. Зафыркали паром прогреваемые лебедки, загремели, открываясь, тяжелые люковицы трюмов.

– Почему команды не видно? Вроде им наплевать на погрузку своего судна.

– Очень им нужно в погрузку вмешиваться, – сказал Володя. – На хозяина работают, чего им за хозяйские прибыли болеть. А вы, – сказал он Никите, Карпе и Леньке, – марш в трюм. Там посуше будет. Дождь-то, глядите, нисколько не перестает.

Ребята спустились в глубокий темный трюм. Но там оказалось еще хуже, чем на палубе. Вода потоками стекала с бревен, которые грузили прямо с реки. Через несколько минут ребята промокли до нитки. Растаскивать тяжелые скользкие бревна по закоулкам трюма оказалось нелегким делом.

Связки бревен медленно опускались через светлый проем люка и с грохотом раскатывались в полумраке трюма. Ребята набрасывались на них и спешили уложить, пока сверху опускались следующие.

Часа через два Никита почувствовал, как заныли мышцы рук и плеч. Он стал с надеждой посматривать вверх, на палубу, где распоряжались Володя и заводской диспетчер.

«Передохнуть пора, – думал Никита. – Что они там, забыли про нас?»

Об этом, видно, думали и остальные. В трюме смолкли шутки и разговоры. Даже неутомимый Карпа перестал отпускать веселые прибаутки и все чаще поглядывал наверх. Когда кончились последние силы и Никита с ужасом подумал, что больше не выдержит ни минуты, лебедка на палубе перестала грохотать и в светлом проеме грузового люка показалось лицо Володи с прилипшими ко лбу волосами.

– Перекур, братва!

Ребята опустились на бревна там же, где стояли. Кто-то достал кисет. Кто-то чиркнул спичку. В трюме потянуло махорочным дымком.

Карпа подполз к Никите и Леньке.

– Вот когда и я бы махряком подымил!

– Свертывай, – предложил ему обладатель кисета. Никита узнал парня, сидевшего в клубе рядом с Эрной.

Карпа отрицательно покрутил головой.

– Что так? – вяло спросил парень.

– Закон не позволяет, – вздохнул Карпа. – Пионер не курит и не пьет.

После короткого отдыха работать стало еще труднее. В трюм несколько раз спускался Володя, подбадривал.

Держались стойко. Только лица у всех посерели и на грязных руках появились синяки и ссадины.

Были еще долгожданные перерывы, казавшиеся очень короткими, и снова скользкие бревна, тупая боль в плечах и руках.