Виктор Сидоров - Тайна Белого камня (ранняя редакция)

— Смотри-ка — Борков! Как моя фамилия, — удивленно промолвил Миша.

Мальчики на минуту умолкли, задумались. С тех пор, как они обнаружили карту и отправились в поход, время хоть и скупо, но нет-нет да и приоткрывало пожелтевшие страницы прошлого. Пылкое воображение ребят, получив даже самую малую пищу, дорисовывало образы партизан, их жизнь и борьбу.

Эти мелочи, сохраненные временем, волновали ребят, заставляли учащенно биться сердца, благоговейно относиться ко всему, что напоминало о партизанах.

Надпись на стене побудила ребят внимательнее обследовать землянку. Они осмотрели стены, ту часть помещения, где когда-то находились нары. Оттащили полуистлевшие доски. Под ними нашли несколько свинцовых тупых пуль, сделанных, очевидно, самими партизанами, ржавый зазубренный штык и небольшую металлическую коробку не то из-под папирос, не то из-под конфет. Эта коробка особенно привлекла внимание ребят. Лева, при общем молчании, ковырнул несколько раз кончиком перочинного ножа крышку, и она, ржавая, не открылась, а прорвалась.

В коробке лежали полинявшие царские десятирублевки и какие-то бумаги. Деньги Лева тут же отложил в сторону как предметы, не представляющие никакого интереса для исследования, а бумаги принялся осторожно развертывать. После того, как была найдена партизанская карта, Лева проникся глубоким уважением к бумагам, и в каждой из них искал тайный смысл.

Но тот лист бумаги, который он развернул, разгадывать было нечего — он оказался письмом. Медленно, еле разбирая полустершиеся слова, Лева прочел:

«Дорогая моя жена Таня! Как давно мы не виделись. Ох, и соскучился по тебе и по нашему маленькому Павлуше. Как его здоровье? Небось, уже говорит «папа» и «мама»?

Дорогая Таня, обо мне не беспокойся, я жив и здоров. Мы бьем беляков по всем дорогам и скоро окончательно разделаемся с ними. Недалек день, когда наш Алтай будет снова советским.

Танюша, ты еще не забыла Костю? Мы с ним однажды навещали тебя. Так вот, он сидит рядом со мной и передает тебе горячий привет…»

На этом письмо обрывалось. Дальше, на оставшемся чистом месте, следовали две торопливых, неровных строки:

«Жаль не успел дописать. Слышу сигнал в поход. Приду назад — закончу…»

Лева поднял глаза от письма.

— Так и не закончил… Погиб, наверное…

Вася задумчиво глядел на тлеющие в печурке угли. Недописанное письмо партизана тронуло его до глубины души.

Воображение неторопливо рисовало картину.

Вечер. В землянке слабо светит коптилка. Всюду разместились партизаны: один чистит оружие, другой чинит сапог, а этот… А этот полулежит на нарах и пишет письмо жене. Он сильный, высокий, похожий на Александра Пархоменко. Такие никогда не отступают. Он давно не видел Таню и сына Павлушу. И теперь хочет им многое рассказать. Но вдруг по лагерю раздается сигнал. Все вскакивают, лязгает оружие, люди выбегают из землянок. И отряд уходит в ночь, в тайгу. А неоконченное письмо остается лежать в коробочке десятки лет…

Вася хочет продлить в воображении поход отряда, но слышит изумленные возгласы друзей и, глубоко вздохнув, оборачивается. Лева и Миша впились глазами в небольшую пожелтевшую фотографию, выпавшую из другой бумаги.

— Папка! — воскликнул ошеломленный Миша. — Как он сюда попал!

С пожелтевшей фотографии, чуть-чуть улыбаясь, смотрел веселый, в папахе с лентой, дядя Павел. Лева пожал плечами:

— Ничего не понимаю…

— Какой же это дядя Павел! — произнес Вася, взглянув на бумагу, из которой выпала фотография. — Слушайте, что тут написано:

«Краснореченский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов.

Исполнительный комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов N 248.

июля

25 дня 1918 г.

Удостоверение

Предъявитель сего Борков Степан Иванович является делегатом на окружной съезд Советов рабочих и солдатских депутатов».

Затем стояли неразборчивые подписи председателя и секретаря.

— Мой дедушка! — Воскликнул Миша. — Борков Степан Иванович! А мой папа — Павел Степанович. Дай-ка фотографию скорей. — И Миша еще и еще раз всматривался в черты лица своего деда, которого ни разу не видел. — На папку похож — не отличишь!

Лева сдвинул шляпу и почесал затылок.

— Да… Вот ведь как совпало, капитан. Значит, и письмо написано им?

Лева снова развернул лист и медленно прочел: «Очень соскучился по тебе и по нашему маленькому Павлуше…»

— Конечно, «Павлуша» — это дядя Павел.

Ребят настолько захватило новое открытие, что они совершенно забыли, где находятся и зачем пришли сюда. Перед ними открывался другой мир, другие люди.

Внезапно, над самой головой, прогрохотал гром.

— А дождь-то все льет, — спохватившись, произнес Лева. — Как же мы пойдем дальше?

— Будем ждать. Ничего не поделаешь, Лев…

Дождь перестал только ночью. Вася, несмотря на то, что находился в сухой и теплой землянке, спал беспокойно: ворочался, вставал, подбрасывал ветки в печурку и снова ложился. Кузька не отходил от Васи.

Над бором шумел ветер. Вася вылез из землянки. Небо очистилось от туч, ярко сверкнули звезды. Подувал свежий ветерок. «Завтра, пожалуй, солнышко будет», — подумал Вася.

Кузька прильнул к его ногам и вдруг остервенело залаял.

— Ты чего, дуралей? Идем-ка в землянку.

Но в тот же миг Вася заметил в кустах два зеленых немерцающих огонька.

Волк? Мальчик застыл на месте и с захолонувшим сердцем смотрел в немигающие глаза не в силах оторваться от них. Огоньки переместились, а потом скрылись. Вася с ужасом увидел удлиненное гибкое тело зверя. Рысь!

Медленно, еле передвигая ноги, Вася попятился назад. Широко открытые глаза его, так же не мигая, смотрели в сторону зверя. Еще шаг, и мальчик кубарем влетел в землянку. А наверху в этот миг раздался короткий и тоскливый визг Кузьки.

— Ребята, вставай, — закричал Вася. — Рысь!

Друзья вскочили, но спросонья ничего не понимали.

— Что, Василь, что случилось? — спрашивал Миша, оглядываясь по сторонам.

— Рысь напала. Кузьку утащила.

— Кузьку? — У Миши задрожали губы, а Лева отошел подальше от входа.

— Значит, здесь не так уж безопасно, капитан, как ты говорил.

— Я не говорил, — сердито возразил Вася. — Я говорил, что медведей нет.

— А, может, и медведи есть?

— Не знаю.

Веселого корабельного пса не стало. Всем было жаль его. Ребята в дни путешествия так привязались к Кузьке, что его гибель произвела на них гнетущее впечатление. Мальчики кое-как заложили вход в землянку и уже не спали до самого утра, чутко прислушиваясь, не пришла ли снова ночная гостья.

Утром, когда взошло солнце и в бору стало светло и даже весело, беспокойство у ребят рассеялось. Но осталась скрытая боязнь перед грозным молчуном-бором. Теперь каждый шорох заставлял ребят настораживаться.