Ласло Харш - Ребята не подведут!

Обо всем этом Габи подробно доносил доктору Шербану. Он указывал точное время, когда именно уходил зеленорубашечник и когда возвращался, о чем он говорил и с кем перешептывался. Но, как назло, он никак не мог передать донесения доктору Шербану, потому что доктор где-то подолгу пропадал и почти не бывал дома.

Каждый вечер Габи поджидал его у окна, и все безрезультатно. Зато мама радовалась, что Габи рядом с ней. Потому что в последнее время она очень боялась за него и с неохотой отпускала от себя. Такая опека страшно надоела Габи.

На четвертый день после бесплодного ожидания доктора Габи решил покинуть свой пост и пройтись по улице. Ему без труда удалась эта затея, потому что мама послала его к бакалейщику получить по карточке одно яйцо и полтора килограмма картошки. Габи сразу же помчался, конечно, не к бакалейщику, а к бабушке — разузнать, как поживает Дуци. Едва он пришел, как в дверь постучался старый дядя Тушак, бабушкин сосед, и принес Шмыгале в подарок самокат. Дети запрыгали от радости, а бабушка ворчливо стала выговаривать дяде Тушаку, что напрасно он, мол, в нынешнее трудное время выбрасывает деньги на такой дорогой подарок. Но дядя Тушак успокоил бабушку, объяснив ей, что подарок ему ничего не стоил, так как он нашел его на улице.

— Знаете, соседушка, — рассказывал он, — был я по делам на набережной Дуная. Везу себе тележку по Пожоньскому шоссе, и вдруг… чуть сердце не оборвалось. Навстречу идет длинная колонна людей… старики, старухи, дети, и все тащут еле- еле свои скудные вещички… Видать, кое-кто из них из-за горя да страха уже рассудка лишился. Потому что некоторые тащили на себе старые, ни к чему не пригодные умывальники, ржавые тазы… Если бы не видел собственными глазами, пожалуй, и не поверил бы. Это ведь ужас какой-то… сплошной ужас… Один умывальник тащила вот такая же старушка, что и вы. Разве она заслужила это на старости лет? Колонну окружали нилашисты с нарукавными повязками, подгоняя ее криками и выстрелами… И представьте себе, соседушка, был среди нилашистов какой-то слюнявый юнец. Он тоже подгонял бедняг, насмехался над ними и орал во всю глотку, что, мол, глядите, как их ведут на расстрел. Хотел я было дать ему по губам, но сообразил, что тогда и мне, пожалуй, несдобровать. Поэтому так и шел со своей тележкой рядом с ним; и представляете — надо же такому случиться! — свалилась у меня с тележки наковальня и бац — прямо на ногу этому молокососу. Он так и брякнулся на землю, завыл от боли, но больше уж не насмехался. Не зря говорится, что нет худа без добра. Вот так-то… Ну, а потом, когда колонна прошла и шоссе опустело, вижу вдруг: валяется эта штука. Тут я и подумал, чего ей там валяться, еще попадется под ноги нилашистам, так они ее только искорежат, поломают. Отнесу-ка, мол, ее малышам. Так и доставил сюда. Пусть себе играют дети.

Бабушка вытерла слезы. Дядя Тушак пощипал себе усы, покрутил их дрожащей рукой и сдавленным голосом пробормотал:

— Ну ничего, соседушка, мы же с вами не малые дети…

Тем временем Габи и его друзья уже вовсю гоняли на самокате, стараясь держаться поближе к дому, как и обещали бабушке. Но самокат катился так быстро и легко, что они не сразу и сообразили, что отъехали от дома довольно далеко. В конце улицы стояли люди в форме и махали руками: дальше, мол, ехать нельзя. Ребята повернули обратно, но и на противоположном углу улицы тоже стояли патрули: полицейский, жандарм, зеленорубашечник и немецкий солдат. Они останавливали всех прохожих и проверяли документы.

— Облава, — разнеслось вокруг. — Ищут дезертиров…

— И скрывающихся коммунистов, — таинственно прошипел человек в котелке.

— Если какой-нибудь солдат сбежал, значит, он коммунист, — щегольнула своей осведомленностью какая-то дама.

— Хватают и тех, у кого желтые звезды, — добавил мужчина в форме кондуктора.

Действительно, патрули спрашивали у всех документы, долго разглядывали бумаги и только потом разрешали идти дальше. Но среди прохожих попадались и такие, которых отводили в сторону и оставляли под охраной зеленорубашечника с автоматом в руке.

Габи и его друзья молча стояли неподалеку от угла, не зная, что им делать и куда деваться. Что будет, если их остановят? Чем докажешь, что они просто-напросто маленькие дети, а не какие-нибудь там дезертиры, скрывающиеся коммунисты или евреи? Только вот Дуци… А вдруг заметят, что она девчонка, а не мальчишка? Что тогда делать?.. Растерявшись, все четверо по-прежнему стояли на тротуаре и неизвестно чего ждали. Дуци ни с того ни с сего заплакала. Вслед за ней захныкала и Милка.

— Начинается! — презрительно фыркнул Шмыгало и по привычке шмыгнул носом.

Габи тут же решил выбрать подходящее время и непременно отучить Шмыгалу от этой дурной привычки.

Вдруг жандарм в шляпе, украшенной петушиным пером, замахал им руками и закричал:

— Эй! Чего вы дожидаетесь, малыши?

— А ну-ка, подойдите сюда! — поманил их пальцем стоявший рядом с ним зеленорубашечник.

Делать нечего, пришлось идти. Дуци и Милка захныкали, Шмыгало угрюмо засопел, а у Габи перехватило дыхание при одной мысли о возможных расспросах. Они медленно двинулись вперед, волоча за собой самокат, но как ни медленно они тащились, а расстояние между ними и зеленорубашечником и жандармом неумолимо сокращалось. Улица тоже будто сжалась и стала до ужаса короткой. А какой длинной она кажется в другое время!..

Словом, они подошли. Жандарм с высоты своего роста осмотрел их и грозно спросил:

— Кто вы такие?

Габи, решив прикинуться этаким наивным мальчиком, ответил, растягивая слова:

— Мы, дяденька жандарм, дети.

— А почему эти двое ревут? — допытывался жандарм.

— Потому что уже поздно, дяденька жандарм, — захлопав глазами, ответил Габи. — Вот они и боятся, что дома им здорово влетит. Знаете, какой у них строгий папа!.. Вы, может, его видели, дядя Долмати…

— Тогда марш домой, да поживей, — перебил его жандарм.

— Ну нет, так не годится, — запротестовал зеленорубашечник.

— Да, кто их знает… Надо бы проверить… — усомнился полицейский.

— Чего тут проверять? Дети и есть дети, — решил жандарм и пропустил их.

Все четверо бросились бежать. За углом они остановились, перевели дух и показали язык зеленорубашечнику. Это, конечно, было не очень-то красиво, но ничего лучшего сразу они не придумали.

Правда, Габи сообразил, что надо бы «облегчить» работу всем этим жандармам, полицейским, нилашистам и солдатам. Поэтому он вскочил на самокат, поставил Дуци позади себя, разогнался, и они помчались. Шмыгало и Милка побежали следом. Встречая на ходу каждого приличного прохожего, который, по его мнению, не мог быть ни нилашистом, ни немцем, Габи кричал: