Марк Слоним - По золотой тропе

К лимону он относится с уважением, ибо хоть видал его, но редко. А мандарин и апельсин есть не осмеливается: а вдруг отрава. И решает: лучше дома у иконы положу. Картонный ангел вызывает взрыв веселья: вслед за Янкой пробрались ребятишки. Стоят не шевелясь: впереди мальчишки с теми же широкополыми шляпами, в тех же белых лосинах в обтяжку, что и взрослые: позади важные девочки — монисты, ожерелья, сережки, — точно у двадцатилетних. Все в диковинку — ведь орехов здесь почти не едят, шоколад — редкий гостинец, а заморские фрукты — особенно бананы — внушают суеверный ужас.

Я их раскладываю так, чтобы видно было всему многочисленному обществу, набившемуся даже в сени. Получившие что-нибудь немедленно бегут домой и приводят братьев и сестер.

Но «Иезуланек» (собственно Иисусик — так зовут рождественское «деревцо» — «стромечек») почти готов. Пора промышлять обед. Гордый близостью к знатным иностранцам, Янко гонит вон юных посетителей. Мы отправляемся в поход за продовольствием.

Народ тут бедный, едят скверно — похлебку, ржаные лепешки, порою оленину или дичь. А для богатых — птица, масло, яйца. Мы, приезжие, не просто богатые, мы миллионеры. Нам подобает только курятина.

Где то на задворках, бегая по замерзшим лужам, Янко с товарищами ловят петушка, и, не поймав, загоняют кур в избу к какой то древней старухе. У нее темный платок на голове, серебряное ожерелье, пятирядное, рваная овчина на согнутых плечах. Из под овчины грязнеет рубака с красной тесьмой, некогда, в давние времена своей молодости бывшая белой. Бегает старуха за курой — разлетаются сборчатые, разноцветные юбки, топочут белые валенки. Но куру поймали. Крепко зажал ее в грязной руке торжествующий Янко.

Теперь за маслом к именитым и почтенным Майковым. Там нас ждет вся семья, знающая мою спутницу. Нас «опачить», приветствовать, явился даже и семидесятилетний дед. Он жалуется на упадок традиций: шляпы делаются все круглее и круглее, а ведь раньше как носили! и он показывает свою, почти треугольную, шляпу из дома свалянной шерсти, — на ней тонкая малиновая тесьма. Ясными глазами смотрит ом сквозь очки в жестяной оправе, скрепленной бечевкой, и рассказывает, что и говорить то народ стал хуже. Вот, например, место за избой, куда по нужде ходят, — стали называть «будар», а ведь все старики знают, что правильное ему название «будуар».

Вспомнил я этот самый оторопь наводящий «будуар», подле нашей избы у хлева, — вот так слово подходящее!

А подобных слов, французских и итальянских, в Важце множество. Колдунья — стрита, осел — сомаре, кладбище — симитар. Раньше еще больше было. Ведь здесь начало Карпатских ворот, через которые проходили с боем племена и народы, ведь недалеко от Важца сохранились римские дороги.

От старухи в чепце, — семь рядов бус на ее белой рубахе с разлетающимися широкими рукавами, — получили масло, сбитое в ледяной шар.

Теперь домой, растапливать печку, глотать дым, топтать окостенелыми ногами по земляному полу: двадцать градусов мороза.

А на другой день — сочельник. Елка украшена. Кура сварена: на три дня еды заготовлено. От мороза все трещит. На окнах — ледяная кора. Три часа — полумрак. Скоро тьма — и звезда. А когда зажжется звезда — трубит трубач: пришло Рождество. По всему селу идет в праздничном наряде — высокая шапка, расшитая цветами куртка, и полушубок расшит, и на белых валенках узоры и синие цветы. В одной руке посох — в другой труба. У каждого дома остановится, и в окно — трубный голос.

А за трубачами — коляда. Застучали, забухали у дверей. Я открыл скобку: валит морозный пар, разматывают платки с шеи какие то замерзшие фигуры. В сенях чистятся. И в избу — волхвы. У одного борода седая, шапка со звездой. У другого лицо в саже, красный балахон. У третьего золотом шитый плащ. А за ним девчата — петь.

Сперва славят:

«Пан Бог, дай вечер вжди веселый, найпрве пану господарови, потом теж таке и газдыне и челядке вшей его милей».

Выходит трубач и поет; «придут три короля с востока — поклонитесь им».

Тогда важно выступают короли. И короли поют: «мы сме три крале з Перске земи, пришли сме медзи тенто лид незнамый. Звезда, ктера са нам бола указана, по вшех цестах (дорогах) нас провазела, так са нам дивна стала, же оне иным звездам подобна не бола»,

Потом каждый король поет свою песню. Самую лучшую слышали мы от черномазого волхва. Гордо выпятив грудь, постукивая жезлам, рекомендовал он себя:

«Я сам з места з Арабие краль, я мам од слунца спалену тварь. У нас никди зима нени. Ен при горце слудце пали».

Все песни очень старинные — с незапамятных времен. В одной из них говорится: «аж будем на турка бойовать». Но неожиданно, к концу врывается современность. Торжественный распев вдруг сменяется веселым, бойким мотивом: «еден танец затанцуйте, другу писень заспивайте» — объявляют короли — и пускаются в пляс, рассказывая: «одписал нам наш президент лист войный, же бы пришло триста хлапцу до войну» (В русском написании словацких песен невозможно, конечно, передать произношение и акцент, значительно отличающиеся от нашего. Песни Важца привлекли к себе большое внимание чешских и словацких исследователей фольклора.).

Окончили короли — опять славу пропел хор, подошли девчата за «благодарностью»: в большой платок бросают яблоки, и пряники, и деньги.

После вечерней трапезы — гости: пришла «позреть» на зажженную елку вся семья хозяина моей избы.

Сама «газдына» красивая, статная, — и дети — Ганка светлоглазая, Маришка чернобровая, Сузанка русая. Есть еще и Нелка — двухлетняя, у нее воспаление легких, но все же в платок закутали, принесли, и Жошка — ей год, она хворая, немочь в глаза ударила. Ее принесли на испытание: увидит ли елку со свечами или точно слепая. У девчат юбки зашнурованы под грудями — тесно, тесно. На богатых десять юбок. У самых бедных — пять или шесть. Рубахи вышиты, безрукавка, вроде плахты, вся в узорах, гладью или накладными. В косах ленты. И ожерелья, бусы, серьги, браслеты.

У женщин волосы прической, голова повязана платками с чудесными узорами, краскам и замысловатости которых могли бы позавидовать парижские модницы.

Под окном парни поют веселые песни. Снег скрипит под ногами. Бьют часы церкви. Гости уходят. Елка дотушена; все апельсины розданы — оказались самым ценным подарком. Есть их никто не станет. Все положат «золотое яблоко» в красный угол.

В первый день Рождества — гуляем. По льду реки — туда, где за Вагом машет снежными ветвями седой кустарник да сосна. Воздух острый, пьяный, ни ветерка в синем небе, встают Татры белой грядой, сверкает солнце на голубеющем льду их вершин, чернеют хвойные леса на склонах гор, а выйдешь из котловины, поднимешься на холм — и внизу разбежались острые со скатами крыши важецких изб, и только изредка, среди соломы и теса мелькнет черепичная кровля.