Павел Шуф - Приключения юнкора Игрека

Суровцев, посмеиваясь, терпеливо наблюдал, как дергалась осчастливленная им мамаша. Натешившись всласть нежданной покупкой, она вздохнула:

— Как раз о таком я и мечтала! Просто прелесть. Мишка завтра будет самый красивый на утреннике. Ну-ка, Мишаня, скажи нам, что завтра у вас в саду? — затормошила она мальчика, и Мишаня нараспев сказал:

— Мамин праздник.

Все ясно. К Восьмому марта мамаша делала себе подарок — костюмчик для сына, чтобы он был звездой утренника.

Суровцев решил напомнить о себе.

— Ну так что же, мамаша! — мягко сказал он. — Будем сниматься? Войдем в кадр?

— Конечно, войдем! — воскликнула мамаша. — Покажите, куда надо войти. Я сейчас Мишаню переодену… Ах, какая прелесть! — тараторила она. — Сплошной хлопок! Как я рада! — и она уже собиралась было упаковать Мишаню в обнову, как вдруг Суровцев остановил ее.

— Не спешите, мамаша! — мягко сказал он. — Этот костюмчик вы в сеточку свою положите. Вот так. Как говорится, благодарим за покупку. А фотографироваться будем вот в этом, — и он кивнул на «мухомор».

Мамаша растерянно хлопала глазами. Суровцев протянул ей «мухомор».

— Одевайте мальчика, и поживее — у товарища пленка прокисает.

Мамаша с готовностью закивала, поняв наконец, что от нее хотят, и быстро надела первый костюм на Мишаню.

— К зеркалу поближе давайте, — распорядился Макс. — И, пожалуйста, побольше умиления. Больше радости, мамаша, больше восторга на лице! Дайте улыбку крупным планом. Держите улыбку, далеко не отпускайте!..

Макс беспрерывно щелкал — то взбираясь на прилавок, то почти ложась на пол. Бедная мамаша уже и улыбаться разучилась, а Макс все взбадривал ее, требуя все новых порций восторга.

Наконец пленка кончилась и Макс успокоился.

— Можете освободить кадр, — милостиво разрешил он.

Вконец измотанная съемкой, мамаша подняла усталые глаза:

А Мишаню… можно… освободить?

От чего освободить? — спросил Макс.

— От костюмчика этого, разумеется, — сказала она, с ненавистью стаскивая с Мишани «мухомор». Стянув, отдала Суровцеву и с надеждой в голосе спросила:

— Я свободна?

Заплатите в кассу и — счастливого пути! — ответил Динэр Петрович и подошел к нам.

Ну как, репортеры, дело сделано? — спросил он, улыбаясь. — Когда прикажете читать?

Я пожал плечами:

— По-моему, никогда.

Что за шутки? — зло покосился на меня Суровцев. — Ваш старший коллега пленку израсходовал, а мы, со своей стороны, актрисе этой с сыночком организовали импортную штучку, чтобы в кадре ей было веселее. Что еще требуется?

Правда требуется, — спокойно сказал я. — Не понимаю: зачем газете фоторепортаж про такого малыша. У нас же не «Веселые картинки» и даже не «Мурзилка».

Тут Макс изменился в лице и закричал:

— Задержите!.. Задержите их! Всё — брак!

Завсекцией, не задавая лишних слов, стремглав бросился к выходу, крича:

— Задержите женщину с ребенком!

Он бежал, расталкивая покупателей и простирая вперед руки с дрожащим указательным пальцем. Минуты три спустя он конвоировал обратно в секцию объект недавней фотосъемки. Женщина упиралась и возмущенно кричала:

Безобразие какое!.. Позорят на весь магазин… Бегут как за воровкой… Да заберите вы свой импорт! Она нашарила в сетке только что купленный костюмчик, право приобретения которого они с Мишаней честно отработали, и с гневом всучила пакет Суровцеву. Динэр Петрович был невозмутим.

Пардон, мамаша! — сказал он, источая высоковольтную улыбку. — Маленькое техническое осложнение. Товарищ фотограф просит уточнить некоторые детали.

Какие, к черту, детали! — не выдержал Макс. — Все заново надо снимать. Это секретариат не пропустит. Юнкор правильно говорит: малец еще не учится, а мамаша уже школу закончила. Ерунда получается, надо что-то придумывать.

Вот и придумывайте! — воскликнула мамаша, — Я-то тут при чем? Мне спешить надо.

— Да помолчите вы хоть минутку! — взмолился Макс. — Дайте слово сказать. Стыдно, мамаша. Тут, понимаешь, целая бригада работает, а им некогда. Некрасиво!

Пристыдив мамашу, он обернулся к Суровцеву и, показывая на стоящий у кассового аппарата красный телефон, спросил:

Внутренний?

Почему же, можно и в город выйти.

Вы позволите?! — обрадовался Макс и, схватив трубку, стал набирать номер Сиропова.

Привет, старик! — услышали мы. — Тут ерунда получается. Нужен твой совет, иначе секретариат зарубит. Понимаешь, есть пацан лет шести. Что с ним делать?.. Ничего не могу придумать… Какой игрек? Юнкор? А, юнкор?! Ну и что же у нас получится? Да-да-да! Все понял. Отлично придумано, старик! Сейчас сделаю. Чао-какао!

Бросив трубку, Макс довольно потер руки и стал оглядывать нас с Борькой, то и дело переводя взгляд на малыша. Наконец он хлопнул по плечу Борьку Самохвалова:

— Ты, пожалуй, больше похож. Хватай пацана — и скорее в кадр! Мамаша, одевайте объект.

Мишаня был готов через минуту. Макс тоже. Борьке и вовсе не нужно было готовиться. Ему, а заодно и мне, не помешало бы просто разъяснить, что задумали Макс с Сироповым. Я было заикнулся, но Макс недовольно скривился:

Потом, старичок. Потом, потом… Мне через полчаса надо быть во Дворце пионеров. Время — кадры, понял? Мой девиз!

Что делать-то с ним? — пробурчал Борька, ошеломленный натиском Макса.

Все повторяем! — скомандовал Макс. — Делай вид, что примеряешь мальчику костюмчик и ужасно радуешься обновке для братишки.

Самохвалов испуганно глянул Максу в глаза, но тот замахал руками:

— Потом, старичок! Потом, потом… Ты пойми, это же — творчество! Художественное обобщение! Ладно, позже, в редакции, объясню. Да скорее же ты! — взмолился Макс. — Я же во Дворец пионеров опаздываю.

Отщелкав уже знакомый нам всем сюжет, Макс быстро уложил фотоаппарат в сумку и, махнув рукой, стремительно выскочил из секции, оставив нас с Борькой наедине с нашими намерениями.

Ушла и мамаша с Мишаней. Завсекцией водворял на место «мухомор».

Суровцев засмеялся:

— Вот и отлично! — сказал он. — Теперь, думаю, эти костюмчики веселее пойдут.

Мухоморы? — спросил я.

Они самые.

А зачем их продавать, если они такие противные? И неправда это, что мамаша купила Мишане «мухомор». Неправда!

Не твое дело! — зло и холодно отрезал Суровцев. — Тебя бы в мою шкуру — вот бы поглядел я тогда, как бы ты запел, если бы тебе надо было свалить с собственной шеи эти костюмчики. Их мне восемь тыщ штук поставили. Ими на складе сто лет моль кормить можно, если не продать раньше. А кому продашь? Разве что слепому. Вот и приходится выкручиваться, идти на разные дипломатические штучки.

Это чтобы больше слепых становилось, да? — спросил я. — Чтобы эти ваши «мухоморы» люди посчитали за опята или лисички, или даже — за белый гриб?