Павел Мисько - Новосёлы

— Правильно, уши торчат. Их отдельно лепи, потом приставишь… А у Таньки пухлые щёчки и губы, уши маленькие… Вместо глаз пока просто углубления делайте. Смачивайте немножко пальцы водой, чтоб пластилин не прилипал.

Дядя взял у Жоры кубик, обмазанный пластилином. Подровнял бока, заострил кромки.

— Ну, вот… Серёже поручим вылепить из папье-маше голову Эрпида-один.

— Мне! Я хочу! — побросали мы свою работу.

— Отставить! — скомандовал опять Левон Иванович. — Если так будете суетиться, бросаться от одного к другому, ничего в жизни не достигнете. Над вами будут смеяться, как над неудачниками. А попробовать, все попробуем, не беспокойтесь. А теперь пусть Серёжа, у него получится лучше, — говорил дядя Левон, и Серёжа надувался от важности. — Сначала в воду макай кусочки газеты, один слой на воде сделаем. А потом уже на клее. Слоев десять… — Левон Иванович плеснул в тарелку воды, макнул кусочек газеты — хлоп на кубик! Второй рядышком — хлоп! Ещё — хлоп!

Нам не хотелось уже лепить Таньку и Ваньку. Мы смотрели, как покрывается кубик панцирем из серой, мокрой газеты. Вздохнули и только опять принялись за Ваньку и Таньку, Вася как захохочет! Смотрим: трясёт Серёжа растопыренными пальцами, а за них с сотню бумажек нацепилось! Стал ртом ловить их, срывать — к носу, губам, щекам приклеились. «Ха-ха-ха!» — покатываемся мы со смеху. «Хо-хо-хо!» — помогает нам басом дядя Левон. А Серёжа — ф-фу! ф-ф-фу-у! — не может сдуть бумажки. Они щекочут ему нос, шевелятся. Как чихнёт на всю кухню!

— Это тебе не вода, — вытирает дядя уголки глаз. — Бери кусочек вот так… Весь не намазывай… Подцепи спичкой капельку клея, клади его на середину бумажки и лепи, клади и лепи… — Левон Иванович показывал, как надо делать. — Действуй двумя руками, не держи кубик левой… Каждый кусочек придави, разгладь хорошенько, клей и расплывётся под бумажками… Запачкал руки — вот влажная тряпка… Умывайся и начинай сначала!

Пока Серёжа пропадал в ванной — хотя можно было руки и на кухне вымыть, — дядя исправлял нашу работу.

— Смелее с пластилином, энергичнее! Своя рука — владыка: хотим — прибавим, хотим — убавим, соскребём, — говорил он и закруглял моему Ваньке нос, очерчивал резче брови. — Павлуша, любым пластилином лепи, не подбирай цвета. Выльем форму, тогда можешь свою красавицу расцвечивать.

А я не смотрел, какой пластилин попадался. Голова у моего Васьки была пёстрая, как у леопарда: нос зелёный, одна щека красная, другая жёлтая, лоб серо-буро-малиновый, одно ухо белое…

— Павел, соскреби у Таньки «волосы». Голова должна быть гладкой.

«Х-хо, Танька с плешивой головой!»

— Волосы куклам потом приклеим. Нарежем макаронин из поролона.

«Поролоновые волосы?! Ещё ни у одной модницы таких не было. И придумает же Левон Иванович!»

Пришёл из ванной Серёжа, снял кастрюлю, поставил на пол. Сел под раковину умывальника.

Дядя Левон сделал таинственное выражение лица.

— Эники, беники, ф-фу, ф-фу! — словно сыпанул щепотками чего-то на Васину голову. — Превращаю тебя в Великого Химика. Хватит рвать газету, пошли со мной…

И повёл Васю в ванную.

Мы заработали проворнее, быстрее… А то самое интересное сделают без нас.

Вася принёс из ванной большущую консервную банку. В центре банки возвышалась горка сероватого порошка.

— И только по моему сигналу, понял? Выльешь и сразу же размешаешь.

Дядя Левон ополоснул серые от порошка руки, забрал у меня Ваньку, потискал его кое-где, пригладил, резче очертил губы.

— Можно сказать, хорошо… А если и нет, зато всё своими руками. Так я говорю?

Поправил он и Танькину голову.

— Лей, сколько я сказал, и меси! Энергично! — скомандовал Васе, а сам схватил коротенькую пластинку-лучину — р-раз! Вдавил её ребром поперёк головы Ваньки.

— Ах! — перепугался я.

Вася выдавил ложкой в порошке ямку и плеснул воды, начал мешать. А мы смотрели, как дядя Левон одну за другой втыкал ребрами пластинки вокруг головы Ваньки — около ушей, по шее, до самой палки… И голова не разваливалась! Так он и Танькину голову окольцевал, как будто хотел её разрезать пополам, как арбуз…

— Та-ак! — весело потёр он руки, положил куклы носами вверх. — Помогите Жоре долепить туловище эрпида.

Жора не дал нам помогать, и мы ничего не делали, а только глазели.

Левон Иванович плеснул в банку воды ещё больше и быстро разболтал. Тесто получилось жидким. Казалось, вот-вот зашипит сковородка, запахнет блинами.

— А гипсовые оладьи вкусные? — спросил Вася.

— Попробуй! — протянул дядя ложку гипса. Вася отдёрнул голову. Левон Иванович продолжал: — Знаешь, что будет, если гипс попадёт в желудок? Он там затвердеет. Я слышал, так с крысами расправляются. Перемешают муку с гипсовым порошком, поставят возле норы: «Угощайтесь на здоровье!» А они жаднющие: хвать-хвать! А потом лапы кверху: «Караул!»

Дядя Левон кончил мешать.

— Берите кукол, — сказал он, — поворачивайте их за палки над тазиком.

Схватили Вася и Павлуша. А дядя начал быстро-быстро набирать ложкой раствор, брызгать на Таньку и Ваньку. Где уши, рот или нос — хорошенько брызгал, со всех сторон. А когда побелели куклы, дядя уже спокойно налепил на них остатки загустевшего раствора.

— Вот… И стойте как статуи минут десять. Потом на стол положите. Да сними ты котурны! Чем это он, думаю, всё время грохает…

Вася взмахивал ногами, сбрасывая котурны, и вздыхал на всю кухню. Словно от сердца их отрывал.

Туловище эрпиду облепливали бумажками все вместе — и Левон Иванович, и я, и Жора. Управились как раз тогда, когда Серёжа кончил возиться с головой. Дядя зажёг две конфорки на плите. На одну поставил чайник, а возле другой положил голову и туловище эрпида.

На кухне стало не продохнуть от жары и разных запахов. Зачем ещё дядя Левон греет воду? Что мы будем с ней делать?

— Так-с… Положим куклы на окно. А теперь уберём здесь немного, и на сегодня — всё…

Но мы Левону Ивановичу ничего не дали делать. Сами убрали газеты, мусор, помыли пол на кухне и в ванной. Пока умывались сами, на кухне произошло чудо: стол словно застелили скатертью-самобранкой. На нём появились ваза с печеньем, сахарница, чайничек и чашки с золотыми полосками. Посредине стола нежно розовел малиновый конфитюр в стеклянной банке.

— Молодцы, поработали на славу, — говорил Левон Иванович, заваривая свежий чай. — Но работы у нас теперь будет всё больше и больше. Придётся собираться чаще — через день, а то и каждый день…

Всего две табуретки на кухне, и потому кто стоял, кто сидел, но все пили вкусный чай с душистым конфитюром и болтали о чём угодно. И никто нас не одёргивал, никто не утихомиривал. И сам Левон Иванович много рассказывал о работе в театре, вспоминал всякие смешные случаи и первым хохотал над своими шутками.